— Да, — оживленно вставила женщина. — У меня подруга служит на кухне… не поваром, а диетологом, — торопливо пояснила она, — так вот, она говорит, что леди Джослин читает их всем подряд — хотят они того или нет. Как‑то раз она даже принялась читать свои стихи каким‑то мещанам, которые ожидали Императора во время Аудиенции, как мы сейчас…
Но Кейд не слушал. Леди Джослин повернулась к нему лицом, и ее сходство с девушкой из секты Кайро мгновенно улетучилось. Ярко–оранжевые волосы, конечно же, были крашенными Но даже Кейд, меньше других мужчин разбиравшийся в одежде, заметил, как аляповато и безыскусно она одета. Плохо скроенное платье нелепо и комично сидело на ее сутулых покатых плечах. Кривая шея, казалась и вовсе не гнулась, а большие, глубоко посаженные глаза все время близоруко щурились, словно женщина не видела дальше собственного носа. Она была невысокого роста и ей то и дело приходилось тянуть вверх шею, чтобы заглянуть через плечо впереди стоявшего. Безразличным взглядом она осмотрела толпу мещан и направилась к помосту. Тут только Кейд заметил, что она к тому же еще и переваливается с боку на бок, прихрамывая на одну ногу. Сходство, заставившее принять этого дворцового урода за яркое, энергичное создание, спасшее ему жизнь, было не более чем нелепой карикатурой.
Пока он разглядывал придворную женщину, все вокруг вдруг замерли, замолчали и выпрямились, напряженно глядя вперед. В зале наступила мертвая тишина. Медленной, размеренной походкой вошел Император и опустился на трон. Два гвардейца Клейн–дао подошли к кучке мещан, и там началась молчаливая борьба за место.
Прежде, чем Кейд успел сообразить, что происходит, один из гвардейцев подскочил к нему, выудил из кармана последнюю голубенькую, презрительно повертел ее в руках и передвинул Оружейника почти в самый конец ряда.
Кейд почувствовал, что снова совершил какую‑то оплошность. Но какую? Чего такого он не знал, что знали другие гражданские? Он понял, что инструкции охранника были всего лишь элементарным перечислением общепринятых правил: не разговаривать, не переступать белую черту, уложиться в десять слов… и это знали все. но ведь наверняка предполагалось что‑то еще. Что? Мещане, посещавшие заведение хозяйки Кэннон, конечно, были вполне законопослушными и лояльными гражданами — в разумных пределах, разумеется, — но ни один из них никогда не посещал дворца и не присутствовал при аудиенции. Подобные процедуры и ритуалы, как правило, интересовали лишь представителей среднего и зажиточного классов. Поэтому Кейд ничего не мог узнать от своих бывших собеседников. Что же еще предполагалось?
Он порадовался, что оказался почти в самом конце ряда, который теперь довольно быстро приближался к пьедесталу, на котором стоял трон. Во всяком случае, у него будет немного времени сообразить что к чему и попытаться выйти из положения. Он стал присматриваться к тому, что происходило впереди. Их группу возглавлял разодетый мужчина. Он подошел к пьедесталу, положил зелененькие в огромное блюдо и что‑то сказал гвардейцу.
Благодарственное даяние, даяние любви, или что‑то в этом роде, смутно припоминал Кейд, продвигаясь вперед следом за остальными. Теперь он точно знал, что еще от него требуется, но денег у него не осталось совсем. Он гневно глянул на седовласую старушку где‑то в середине ряда, и горько пожалел о своем опрометчивом поступке. Он, как последний дурак, растаял от ее верноподданических заявлений, заплатив за вход. А она, расчетливая и хитрая мещанка, сохранила собственные деньги и теперь выложит на пьедестал даяния любви, в знак преданности Императору.
— Мещанин Болвен, — провозгласил гвардеец, и разодетый мужчина, опустив взгляд в пол, отчетливо проговорил:
— Представляю на суд Императора жалобу против презренного и низкого человека, — он вручил свое пухлое изложение дела гвардейцу и торопливо попятился в сторону, освобождая место следующему жалобщику.
Ни единого голубенького, с горечью подумал Кейд, а шеренга впереди таяла на глазах. “Даяния” называют они это. Разве может это означать, что деньги отдаются добровольно? Но так или иначе, а ими никто не брезговал.
— Прошу Императора принять моего сына на службу Клейн–дао.
— Верноподданический привет нашему Императору из города Бузна Виста.
— Прошу Императора рассмотреть вопрос банкротства моего мужа.
Кейд мельком взглянул в лицо Императора, в надежде прочесть какие‑нибудь чувства на нем. Однако только напрасно потерял драгоценные секунды, поскольку в этот момент подошла его очередь. Лицо же Императора волнующе отличалось от того, что он ожидал увидеть. Никакой особой одухотворенности. Обычное лицо мудрого, спокойного человека, привыкшего с высоты своего положения рассуждать о важных и великих проблемах…
Гвардеец рядом с Кейдом тихо прошептал, скривив рот:
— Даяния в левой руке.
Кейд открыл было рот, чтобы заговорить, но гвардеец неожиданно оборвал его:
— Молчать, — в его голосе зазвучали металлические нотки.
— Но… — начал было Кейд, однако ему прямо в лицо глянуло дуло боевого оружия.
Гвардеец угрожающе мотнул головой в сторону двери, приказывая выйти. Кейд понимал, что перед ним не какой‑нибудь сопляк–недоучка, вроде тех охранников, которые сторожили дворцовую площадь. Этот был рангом не ниже Воина, не боец, конечно, но великолепно натренированный страж порядка. Стоит Кейду сделать одно неверное движение, и от него через несколько секунд останется лишь горстка пепла. К тому же другие гвардейцы тоже смотрели в их сторону, над залом нависла гнетущая тишина…
Кейд молча вышел из ряда и попятился к боковой двери. Гвардеец последовал за ним, не спуская с него глаз.
Когда двери за их спинами закрылись, гвардеец, все еще держа оружие в боевой готовности, прочитал Кейду короткую, но унизительную лекцию о мещанах, которые представления не имеют о своих обязанностях и понапрасну тратят драгоценное время Императора, словно он какой‑нибудь приказчик в магазине. Кейд понял, что даяние — непреложное правило для всех мещан, такое же обязательное, как выкурить косячок, если тебе его предложили. Такая незначительная мелочь, а из‑за нее он теперь еще целый месяц не сможет прийти к Императору и изложить свое дело!
Ему внезапно стало невыносимо больно от бессмысленной несправедливости происшедшего. Словно он был неопытный Новичок, попавший в самый разгар Битвы. У Кейда даже горло перехватило от отчаяния и паники. Однако на сей раз он уже понимал, что никто, кроме него самого ему не поможет. Полагаться на Верховного Понтифекса или на Членов Правления Империей ему не приходилось. Если нити заговора ведут так высоко, может оказаться, что большая часть знати принимает в нем участие. Его охватила горечь разочарования. Всю свою жизнь он посвятил служению Императору и Ордену, и вот сейчас, когда он, рискуя собственной жизнью, пытается выполнить высшую миссию, его выставили из зала, словно мелкого карманника или жулика. И за что! только за то, что ему не хватило зелененьких, чтобы преподнести их властям!
А гвардеец, не обращая внимания на отчаяние Кейда, продолжал выговаривать, ругая глупого мещанина за то, что тот не оказал должного уважения Императору.
— Должного уважения! — неожиданно взорвался Кейд. Он выпалил это так громко, что эхо покатилось волной по коридору. — Да что ты можешь об этом знать, глупец! Я рискую собственной жизнью. Я выполняю долг, оберегая безопасность, а может и саму жизнь Императора, а он мне толдычит про уважение. Какое может быть уважение, когда вокруг Императора зреет заговор! Я пытался предупредить… — неожиданно жалость к себе остыла, заглушённая волной страха. Еще секунда, и он мог назвать свое имя. И тогда пощады ему не будет. Его уничтожат на месте, уничтожат, как опасного маньяка–убийцу, который явился в Императорский дворец с тайным умыслом.
Но одетый в серое гвардеец стрелять не стал, хотя дуло оружия продолжало смотреть в лицо Кейду, а палец лежал на спусковом крючке.
— Ага, вот как, значит заговор? — насмешливо произнес гвардеец. — Ты что сумасшедший или… — внезапно его тон изменился. — Кто бы ты ни был, а разбираться с тобой будут сами Оружейники. Иди.
