Симпатии Киплинга к Родсу были настолько велики, что даже в своей весьма краткой автобиографии, маленькой книжке «Немного о себе», он снова и снова возвращается к личности Родса, говорит о его замыслах, цитирует его слова, излагает его разговоры, рассказывает о его привычках, обычаях, царивших в его дворце Хрут Скер.
Вспоминает даже о самой первой встрече в небольшом кейптаунском ресторане в 1891 году, когда Киплингу сказали, что человек, сидящий неподалеку от него, — это и есть Сесиль Родс.
А первый разговор с Родсом, в 1897-м, произвел на Киплинга такое впечатление, что он поведал об этом подробно. Киплингу казалось, что Родс похож на римского императора. Родс, по своей привычке огорошить собеседника неожиданным вопросом, спросил его:
— Какова ваша мечта?
Киплинг ответил, что Родс — человек из его мечты. И он, наверно, считал своим долгом прославлять Родса. Во всяком случае он с негодованием отверг слухи, будто когда-то брал гонорары за свои стихи о Родсе и Южной Африке, печатавшиеся в «Таймс».
Можно представить, какую поддержку дал Родсу такой почитатель, как Киплинг! Как он повлиял на настроения в британском обществе! Советская поэтесса Новелла Матвеева так сказала о нестареющих стихах Киплинга:
Сколько,
Сколько силы
В этой песне было!
Сколько жизни… в честь могилы!
Сколько истины — для лжи!
Слушай!
Что наделал ты? —
Ты, нанесший без опаски
Нестареющие краски
На изъеденные временем холсты!
Духовная близость Киплинга с Родсом заставляет здесь, на страницах этой книги, приводить многие киплинговские стихи. В них лаконичнее и точнее, чем в рассуждениях иных современников и историков, переданы и дух политики Родса, и атмосфера, которую Родс и Киплинг считали своей, присущей своему времени.
Сблизился Родс и с Китченером. Тот еще не достиг самой вершины военной карьеры, не был еще военным министром, как в первую мировую войну, когда он и погиб, направляясь в Россию на крейсере, который в пути подорвался на германской мине. Не был еще ни фельдмаршалом, ни графом Хартумским.
Но пожалуй, именно тогда, в конце девяностых, он достиг пика своей известности. Считалось, что, разгромив государство махдистов в Судане, он смыл пятно позора с британской армии: махдисты в 1885 году одержали победу над англичанами под Хартумом и убили генерала Гордона.
Еще большую популярность Китченер приобрел столкновением с французским отрядом у суданской деревушки Фашода. Если бы французский план удался, надежда на осуществление идеи Кейптаун — Каир рухнула бы сразу же. За спиной Китченера стояла Англия, за спиной офицера по имени Маршан — Франция. Маршану пришлось уступить.
Легко представить себе, какое родство помыслов почувствовали тогда Родс и Китченер. Когда-то Родс обсуждал свои замыслы с генералом Гордоном. Оказавшись в 1899 году одновременно с Китченером в Англии, он полюбил беседы с ним в лондонских парках, во время утренних прогулок верхом.
В июне 1899-го Родс и Китченер были одновременно провозглашены почетными докторами Оксфордского университета. Церемония проходила торжественно. Съехался «весь Лондон». Родс и Китченер бок о бок шли между рядов публики, как олицетворение величия и славы Британской империи. Их фотографировали. Им рукоплескали.
В журнале «Русское богатство» Шкловский-Дионео рассказал об этой церемонии так:
«…Я, вместе со многими лондонцами, явился в Оксфорд, чтобы присутствовать при том, как Сесиль Родс возьмет докторскую мантию, несмотря на протесты профессоров. Дело вот в чем. В 1891 г. легат Оксфордского университета уведомил Сесиля Родса, что ему дано звание доктора honoris causa. Родс тогда еще не был „Наполеоном“; его физиономия не определилась; его имя не соединялось так странно с историей разбойничьего набега. Родс был тогда непопулярен среди джинго, так как дал 10 тысяч фунтов стерлингов на ведение агитации в пользу гомруля. Много лет Сесиль Родс не являлся за получением мантии и явился тогда, когда „слава“ его вполне определилась. Оксфордские профессора протестовали, но решение сената не уничтожается временем. Джинго решили воспользоваться появлением Сесиля Родса, чтобы устроить демонстрацию против „анархистов“, как они живописно назвали всех профессоров, подписавших протест. Вот раздались крики „ура“ и звуки величальной песни: „Он славный, веселый парень!“ На эстраде появился высокий, плотный мужчина, начавший уже значительно округляться, с толстыми, как налитыми, лоснящимися щеками. Прежде всего запоминались карие, быстрые, несколько наглые глаза да чувственные, ярко-красные губы.
— Не глядите боером! — крикнул один с галереи.
— Как поживает Крюгер? Вы его еще не отправили к праотцам? — крикнул другой.
— Veni, vidi, vici!
— Как по-латыни будет Родс (Rhodes), — спрашивает одна группа, а другая на это отвечает: — „Родосский Колосс“. Снова гремят крики „ура“».[164]
Вернулось к Родсу и поклонение высшего света (а может быть, оно и не покидало его?). Леди Асквит вспоминала потом, как она на одном из лондонских раутов не могла даже приблизиться к Родсу: его окружали, даже у ног его сидели дамы высшего света, а он возвышался среди них «как бронзовая статуя».
Верховным комиссаром Южной Африки в 1897-м стал Альфред Милнер, человек решительный и жесткий в проведении своей линии. А линия его в южноафриканских делах была той же, что у Родса. Это скоро увидели все.
Родс подогревал имперские чувства не только своими победами, но и неудачами. Антибританская кампания в Германии и в Трансваале не ослабила этих чувств. Наоборот.
Так национализм зачастую рождает встречный национализм. Шовинизм рождает шовинизм. И они растут, дразня друг друга и озлобляясь, пока не доходят до жестокой схватки, а за ней и катастрофы, большей или меньшей, но неизбежной для обеих сторон.
О катастрофе Родс вряд ли думал. Он с радостью видел, что не прошло время его идей. А значит и его время.
Оправившись после провала набега Джемсона, Родс все больше ожесточал свои филиппики против Крюгера и «крюгеризма». Чемберлен и Милнер действовали в том же духе.
Английское правительство во все более ультимативном тоне добивалось от Трансвааля избирательных прав для ойтландеров. Чемберлен даже с трибуны парламента угрожал Трансваалю войной и призывал англичан «поддержать свое правительство в осуществлении любых мер, которые оно сочтет необходимыми, чтобы обеспечить справедливое отношение к британским подданным в Трансваале».[165]
И эти требования подкреплялись военными приготовлениями.
Трансваалю грозили войной во имя тех же целей, ради которых Родс организовал набег Джемсона и мятеж в Йоханнесбурге.
ТОГДА В ТРАНСВААЛЕ
Вести и слухи об англо-бурской войне когда-то ловили на всех материках, во множестве стран. Два с половиной года, с октября 1899-го до мая 1902-го. А что теперь осталось в памяти? Несколько строчек в школьном учебнике да еще песня: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, Ты вся горишь в огне…»
Песню помнят. Во всяком случае ее первые строчки.
Те, кому больше пятидесяти, могли видеть трофейный немецкий фильм, он шел у нас в 1946 году под названием «Трансвааль в огне». Правда, с историческим антуражем сценаристы и режиссеры считались мало. Начальника английского концлагеря они сделали похожим на Уинстона Черчилля, только не по годам пожилого и толстого. Огромную бутыль «Ройал виски» поставили у постели королевы Виктории, которой шел девятый десяток. Но основная канва событий все же была соблюдена. И еще говорили тогда, что заключенные английских концлагерей в этом фильме — это действительно заключенные из гитлеровских лагерей смерти.
