Тогда на счету у Дюпона появляется четвертая ложь.

Мысли Даниеля следовали дальше: в любом случае Дюпон особо интересовался Валери. И все было совершенно иначе, чем он утверждал. Если бы только он ее знал, а она его нет, девушка не нарисовала бы Дюпона.

Правда, Даниель не должен ее винить: она могла набросать портрет любого встречного — попутчика в автобусе, посетителя кафе, попугая из ресторана. Но с другой стороны, трудно поверить, что ее встреча с Дюпоном была случайной.

Даниель смутно ощущал, что его втянули в какую-то интригу, автор которой и цели ему неизвестны. При этом вся авантюра, если Отбросить ее пагубное психологическое действие, казалась только смешной и даже нелепой. Валери вообще не приняла ее всерьез.

Даниель еще раз прочитал написанное. Он очутился в удивительной роли героя своего же собственного романа, героя, поступки которого от него, автора, больше не зависят. Он уже не мог трезво рассматривать события с точки зрения постороннего наблюдателя. Впрочем, и посторонний наблюдатель не смог бы почувствовать страх, вызванный скорее инстинктом, чем фактами. Удалось ли ему описать ситуацию так, что читатель разделит эти чувства?

Внезапно к нему пришла идея. Он вставил в машинку чистый лист.

«Дорогой Морис!

Моё интервью в „Криминалистике" поставило меня в положение, о котором я бы - хотел узнать твое мнение. В приложенной рукописи я все точно описал.

Честно говоря, я как-то стихийно взялся за этот роман. Намерения персонажей, их мотивы и взаимоотношения мне самому не совсем еще ясны, и я зашел в тупик. Но по-моему, тема очень хороша, только я не уверен, правильно ли начал ее раскрывать/ Не сможешь ли ты просветить меня на этот счет?

Ты знаешь, как я ценю твое мнение. Может, па этих днях нам удастся вместе поужинать?»

Даниель решил использовать это письмо как начало своего романа. Но сперва он хотел узнать мнение Мориса о приключившемся странном случае...

«...Использовать это письмо как начало своего романа. Но сперва он хотел узнать мнение Мориса о приключившемся странном случае...»

Морис Латель перевернул последний листок рукописи, напечатанной почти на пятидесяти страницах. Он сразу узнал безукоризненный шрифт «Смит-короны» Морэ.

Сперва содержание развеселило Мориса, но постепенно стало все больше удивлять своей оригинальностью. Автор участвовал в событиях как. главный персонаж и писал о себе как о постороннем, в третьем лице.

— Чудной парень этот Даниель,— произнес Морис вслух и ударил кулаком по столу.

Милорд, спавший в удобном кресле, со скучающим видом открыл глаза.

— Хотелось бы мне знать, действительно ли он не представляет, что писать дальше, или просто мистифицирует меня.

Милорд тихо мяукнул и снова задремал.

— Видно, рукопись не произвела на тебя сильного впечатления,— сказал Морис.

Он имел обыкновение делиться с четвероногим другом своими проблемами. Таким манером ему частенько удавалось найти правильное решение, к которому простое размышление не приводило.

Морис имел высокий рост и приятную внешность. В спокойном расположении духа он походил на Милорда с его бархатистыми лапками, но при необходимости мог показать и когти. Он подошел к коту и погладил его по мягкой пушистой шерстке.

— Если он действительно попал в тяжелое положение, то мы должны ему помочь, не правда ли, Милорд? Но как? — Ответ на подобный вопрос было не легко найти.— Все же решение необходимо. Начнем сначала.— Он заметил, что Милорд окончательно заснул.—Э, брат, да тебя это не интересует...

  Лателю было сорок два года, он очень любил своего кота и свою профессию. Второе место занимала его квартира, обставленная с утонченным вкусом. Многочисленные гобелены и ковры приглушали все звуки. Но, конечно, превыше всего на свете для него была Изабель — частица его «я», неразрывно связанная с ним, как сердце или. мозг.

Он вошел к ней в комнату и застал крутящейся перед зеркалом. Она приветствовала его словами:

— Доброе утро, любимый кузен.

Он низко поклонился.

Изабель продолжала:

— Я заметила, что вы были озабочены, когда сегодня утром расстались со мной. Вы взяли меня за руку — теперь я прошу вас протянуть свою. Тогда я отказалась поцеловать вас, а сейчас поцелую.

С неподражаемой грацией она подошла к нему и чмокнула в щеку. Потом подвела к софе.

— Вы заявили мне, дорогой друг, что хотите поговорить со мной о дружбе. Сядем и поболтаем немного.

Изабель уже восьмой день репетировала сцену из пьесы «С любовью не шутят». Морис неохотно вошел в роль Пердикана и неумело продекламировал:

— Я спал... или сплю сейчас?

— Нет! — запротестовала Изабель,— Не так! Ты все испортил.

—  Надеюсь, твой Пердикан гораздо лучше,—заметил Морис...

— К счастью, да. Его играет Жан-Люк. Ты уже знаешь его: Он недавно репетировал здесь.

Изабель мечтала стать второй Сарой Бернар. Входя в роль, она словно начинала жить другой жизнью. Ее окружали бесчисленные жаны-люки, и все они были убеждены, что идут по пути к мировой славе.

— Сегодня вечером у нас репетиция,— продолжала она-.— Второй акт из пятой сцены. Я безумно волнуюсь.

Морис заметил это по ее чрезмерной веселости и блестящим глазам.

— Это признак таланта,— сказал он.

  — Хорошо бы так,

Изабель вздохнула. В свои девятнадцать лет она имела прекрасную девичью фигуру.' В пуловере и длинных брюках она стояла босиком на ковре и курила сигарету, не теряя от всего этого женственности и свежести. Белокурые волосы она связала в хвост. Над небольшим вздернутым носиком сверкали голубые глаза, а при улыбке на детски округленных щеках появлялись две ямочки. 

Морис очарованно смотрел на нее, взволнованный нахлынувшими, воспоминаниями. Изабель была очень похожа на свою мать. Она унаследовала ее внешность, темперамент, артистические способности и ту прирожденную грацию, какой нельзя научиться. Изабель — это всё, что осталось у Мориса от счастливого брака, который смерть так рано разрушила.

— Извини, что помешал,—сказал Морис.—.Я ищу последний номер «Криминалистики».

Она указала на битком набитые книжные полки.

— Он должен валяться где-то там.

— Ты читала интервью с Даниелем?

— Еще не успела.

Настроение у нее испортилось: отец почти не обратил внимания на ее сценическое искусство. Она заметила ему об этом с укоризненным, выражением лица; делавшим ее неотразимой.

— Не сердись, мое сокровище, но Даниель прислал мне начало нового романа, громадную роль в котором играет его интервью. Его история — поразительная смесь вымысла и правды. В ней говорится, например, и обо мне.

— А обо мне?

Морис улыбнулся.

— Нет, тебя он позабыл.

— Как нелюбезно с его стороны,— совершенно серьезно произнесла девушка.

— Ты сердишься?

— Нет, но, вспоминая тебя, он мог припомнить и твою дочь, ее планы и цели.

— Ого! Ты уже думаешь о рекламе?

— Почему бы и нет? А если его роман будут экранизировать...

— Прежде он должен его закончить.

— За этим дело не станет. А потом он продаст его, как и все прочие. А если впоследствии начнут снимать фильм, возможно, найдется роль и для меня. У Морэ большие связи, и ему нетрудно будет устроить мне протекцию.

Теперь беседа перешла в область, которую Морис совсем не мог оценить. Изабель, разливалась соловьем. Она не видела препятствий к тому, чтобы Даниель помог ей сняться в фильме.

— Он же, наконец, называет себя твоим другом,— говорила она.

— Не только он, но и я.

Она пожала плечами.

— Я совсем не претендую на главную роль. Для начала подошла бы и второстепенная.

— А как быть с театральной школой?

— Ох, уж эта школа. Я еще нескоро закончу ее, а если снимусь в кино...

Желание дочери сделать карьеру огорчило Мориса.

— Почему ты так спешишь? — спросил он.