— Я не могу тебя выпустить, ты же понимаешь.

Крыса навострила уши, словно и впрямь слушала.

— Ты поедаешь урожай, портишь еду, разносишь блох и через каких-нибудь двадцать восемь лет вместе со своими сородичами погубишь половину Европы. Вот кого надо бояться леди Имейн, а не французских шпионов и неграмотных священников. — Крыса поблескивала глазами. — Я бы рада тебя выпустить, но не могу. От чумы погибла треть населения Европы. Если я тебя выпущу, твои потомки только ухудшат дело.

Крыса принялась выписывать беспорядочные петли по клетке, врезаясь в стенки.

— Я бы рада, но не могу, — повторила Киврин.

Огонь почти погас. Дверь, оставленная открытой, в надежде, что мальчик приведет подмогу, захлопнулась, погрузив лачугу в темноту.

«Они не догадаются, где меня искать», — подумала Киврин, понимая, что они и не отправлялись на розыски. Все будут думать, что она мирно спит в светлице Розамунды. Леди Имейн даже проведать не заглянет, пока не поднимется принести ужин. Никто не хватится ее до вечерни, а к тому времени совсем стемнеет.

В лачуге было тихо. Ветер, наверное, унялся. И крыса примолкла. В очаге треснул прутик, брызнув искрами на земляной пол.

«Никто не знает, где я. — Киврин схватилась за ребра, почувствовав кинжальную боль в боку. — Никто меня не отыщет. Даже мистер Дануорти».

Нет, отчаиваться рано. Леди Эливис может вернуться и зайти наверх, чтобы смазать рану вонючим снадобьем, или Мейз-ри заглянет по пути из конюшни, а может, тот мальчишка помчался прямиком в поля за крестьянами, и они вот-вот будут здесь, хоть дверь и закрыта. И даже хватись они ее после вечерни, у них есть факелы и фонари, и родители цинготного мальчишки рано или поздно вернутся готовить ужин и найдут ее, и приведут кого-нибудь из господского дома. «Что бы ни случилось, — твердила она себе, — тебя не оставят». Это слегка обнадеживало.

Потому что рядом не было никого. Киврин убеждала себя, что о ней помнят, что какая-нибудь загогулина на мониторе сети уже сообщила Гилкристу и Монтойе, что с ней непорядок, а Бадри по настоянию мистера Дануорти уже все двадцать раз проверил и перепроверил, поэтому кто надо в курсе и держат сеть открытой. Но ведь нет. Они знают о ее местонахождении не больше, чем леди Эливис и Агнес. Они думают, что Киврин сидит себе спокойно в Скендгейте, накрепко запомнив место переброски, и изучает Средние века, заполняя «Книгу Страшного суда» наблюдениями о диковинных обычаях и севообороте. Им и в голову не придет, что она пропала без вести, пока через две недели не откроется сеть.

— И тогда наступит полная темнота, — вслух сказала Киврин.

Она сидела не шевелясь, уставившись на огонь. Он почти погас, и больше веток поблизости не наблюдалось. А что, если мальчишка должен был как раз стеречь хворост, и семья теперь останется на ночь без обогрева?

Киврин сидела одна-одинешенька у догорающего очага, и никто не догадывался, что она здесь — кроме крысы, которая погубит половину Европы. Киврин встала, снова стукнувшись головой, открыла дверь и вышла наружу.

В полях по-прежнему не было ни души, ветер улегся, в воздухе отчетливо слышался колокольный звон с юго-запада. С хмурого неба упало несколько снежинок. Пригорок, на котором стояла церковь, совсем затянуло снежной пеленой. Киврин двинулась туда.

Зазвонил еще один колокол. Где-то южнее и ближе, но выше и пронзительнее по звуку, а значит, и сам он был поменьше. Он тоже звонил размеренно, слегка отставая от первого, поэтому звучал подголоском.

— Киврин! Леди Киврин! — раздался крик Агнес. — Куда ты пропала? — Девочка подбежала к Киврин, разрумянившаяся от холода или долгой прогулки. Или от радости. — Мы тебя обыскались. — Она кинулась назад. — Я нашла ее! Нашла!

— Ничего не ты! — осадила ее Розамунда. — Мы все ее видели.

Старшая сестра поспешила к Киврин, опередив леди Имейн и Мейзри, закутанную в дырявое «пончо». Уши у служанки горели и вид был угрюмый — то ли ей досталось за Киврин, то ли она заранее готовилась к трепке, то ли попросту замерзла. Леди Имейн кипела от негодования.

—Ты не знала, что это Киврин! — налетела на сестру Агнес. — Ты сказала, что не видишь. Это я ее нашла!

Розамунда, не обращая внимания, подхватила Киврин под руку.

— Что случилось? Почему вы встали с кровати? — встревоженно спросила она. — Гэвин пришел поговорить с вами, а вас нет.

«Гэвин приходил, — подумала Киврин, слабея. — Гэвин, который мог точно сказать, где переброска. Мы разминулись».

—Да, он пришел сказать, что не отыскал и следа напавших на вас разбойников и что...

— Куда это вы направлялись? — поинтересовалась леди Имейн подозрительно.

— Я не могла найти дорогу обратно, — ответила Киврин, думая, как объяснить свою вылазку в деревню.

— Вы ходили с кем-то встречаться? — продолжала леди Имейн прокурорским тоном.

— С кем ей встречаться? — удивилась Розамунда. — Она никого здесь не знает и ничего не помнит из прошлого.

— Я пошла искать то место, где меня нашли, — сказала Киврин, стараясь не наваливаться на Розамунду. — Подумала, может, вид моих пожитков пробудит...

— Воспоминания, — подхватила Розамунда. — Но...

— Не стоило так себя истязать, — проговорила леди Имейн. — Гэвин уже перевез их сюда.

— Все?

—Да, — кивнула Розамунда. — И повозку, и сундуки.

Второй колокол смолк, и первый остался звонить в одиночестве — мрачно, размеренно и тоскливо. Похоронный звон возвещал гибель последней надежды. Гэвин перевез все в поместье.

— Негоже терзать леди Катерину разговорами на таком морозе, — спохватилась Розамунда, сразу став похожей на свою мать. — Ей нездоровится. Надобно поскорее завести ее в дом, пока она не простыла.

«Я уже простыла», — подумала Киврин. Гэвин перевез все в поместье, и теперь переброску не отыскать. Все приметы перевез. Даже телегу.

— Это ты недоглядела, Мейзри, — сказала леди Имейн, выталкивая Мейзри вперед, чтобы та взяла Киврин под руку. — Нельзя было оставлять ее одну.

Девушка отшатнулась от грязнули служанки.

— Сможете идти? — спросила Розамунда, уже сгибаясь под тяжестью Киврин. — Или лучше привести лошадь?

— Нет. — Мысль о том, чтобы ее везли, как беглую пленницу, на лошади, казалась невыносимой. — Не надо. Я дойду.

Ей пришлось навалиться на плечо Розамунды и на грязную руку Мейзри, и продвигались они медленно, но Киврин выдержала. Мимо лачуг и мажордомова жилища, и любопытных свиней в загоне, на двор поместья. На камнях у амбара темнел толстый ясеневый кряж, и на перекрученные корни ложились легкие снежинки.

— Она себя так в гроб загонит, — проворчала леди Имейн, жестом веля Мейзри открыть тяжелую деревянную дверь. — Как пить дать, опять сляжет.

Снег повалил гуще. Щеколда на двери напоминала хитроумную защелку на клетке с крысой. «Надо было ее выпустить, — подумала Киврин. — Ну и что, что чума. Надо было выпустить».

Леди Имейн махнула Мейзри, и та снова ухватила Киврин под руку. Но Киврин вывернулась, отпустила плечо Розамунды и одна, без поддержки, шагнула через порог в темноту.

18 декабря 1320 года (по старому стилю). Кажется, у меня пневмония. Я хотела сама отыскать место переброски, но не дошла, у меня случился рецидив или что-то вроде. При каждом вдохе кинжальная боль под ребрами, а когда кашляю (кашляю я постоянно), такое чувство, что все внутри рвется в клочья. Некоторое время назад я попыталась сесть в постели — и меня тут же бросило в пот, наверное, подскочила температура. Доктор Аренс перечисляла это все в симптомах пневмонии.

Леди Эливис еще не вернулась. Леди Имейн намазала меня какой-то жутко вонючей растиркой, а потом велела послать за женой мажордома. Я думала, она будет снова ее «распекать» за вторжение в господский дом, но когда явилась эта женщина со своим полугодовалым младенцем, Имейн сказала: «Горячка с головы перекинулась на грудь». Жена мажордома взглянула на мой висок, потом вышла и вернулась уже без ребенка, зато с плошкой горького отвара. Наверное, кора ивы или что-то вроде, потому что жар спал, и под ребрами печет уже меньше.