— Зачем вы его сюда впустили? — По-латыни получалось. — Он разбойник! — Слова застревали в саднящем горле, но, судя по тому, как разбойник изумленно отшатнулся, ее услышали.

— Не бойся, — сказал священник, и Киврин отлично поняла. — Ты лишь вернешься домой.

— К переброске? Вы отвезете меня к месту переброски?

—Asperges tе, Domine, hyssope et mundabor [9], — проговорил

священник. «Окропивши мя иссопом, и очищуся». Все понятно, до единого слова.

— Помогите мне, — попросила она на латыни. — Я должна вернуться туда, откуда пришла.

— ...nominus... — произнес священник едва слышно. Имя. Ему нужно ее имя. Киврин приподняла голову. Она казалась непривычно полегчавшей, будто волосы и впрямь сгорели целиком.

— Имя? — переспросила Киврин.

— Назови мне свое имя, — повторил священник.

Надо ответить, что ее зовут Изабель де Боврье, дочь Жильбера де Боврье из Ист-Райдинга, но протолкнуть все эти имена через сдавленное болью горло вряд ли удастся.

— Мне нужно обратно. Иначе они меня не найдут.

— Confiteor deo omnipotenti, — донесся издали голос священника. Она не видела его лица. За спиной лиходея бушевало пламя — наверное, в костер снова подбросили дров. — Beatae Mariae simper Virgini [10].

Он читает «Исповедую», сообразила Киврин — покаянную молитву. Тогда разбойнику здесь не место. На исповедь не допускаются посторонние.

Теперь ее очередь. Она попыталась сложить руки в молитвенном жесте, но не смогла, и священник помог ей, а потом позабыла слова, и он стал читать с ней хором. «Помилуй меня, отче, ибо я согрешила. Исповедую Господу всемогущему, и тебе, отче, что я согрешила много мыслию, словом и делом. Моя вина».

— Меа culpa, — шептала Киврин. — Меа culpa, mea maxima culpa.

Моя вина, моя вина, моя величайшая вина — но ведь это не так, это просто формулировка в покаянной молитве.

— Каков твой грех? — спросил священник.

— Грех? — непонимающе откликнулась Киврин.

—Да, — подтвердил он мягко, наклоняясь почти к самому ее уху. — Покайся в грехах своих, и Господь дарует тебе прощение, и ты войдешь в царство небесное.

«Я ведь только хотела отправиться в Средневековье. Так старалась, учила языки и уклад, все делала, что велел мистер Дануорти. Я просто хотела стать историком».

Она сглотнула, и горло словно огнем обожгло.

— На мне нет греха.

Священник отпрянул — наверное, рассердившись, что она не хочет исповедаться.

— Надо было слушаться мистера Дануорти. Зря я ушла с места переброски.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritussancti. Amen [11], — произнес священник, ласково и тихо. На лоб легла прохладная, освежающая ладонь.

— Quid quid deliquisti, — бормотал священник. Он едва заметно коснулся ее глаз, ушей, ноздрей — Киврин не чувствовала его пальцев, только прохладные капли елея.

Это уже не исповедание, поняла Киврин. Это соборование. Последнее напутствие.

— Не надо... — выдавила она.

— Не бойся... И, избавив тебя от грехов, да спасет тебя и милостиво облегчит твои страдания. — Огонь, поджаривавший подошвы ее ног, угас.

— Почему вы меня соборуете? — спросила Киврин, но тут же вспомнила, что ее сжигают на костре. «Я умру, и мистер Дануорти не узнает, что со мной сталось».

— Меня зовут Киврин, — сказала она. — Передайте мистеру Дануорти...

— Да увидишь ты лицом к лицу своего Искупителя, — произнес священник (только вместо него опять возник душегуб), — и утешишься созерцанием Бога во веки веков.

— Я умираю, да? — спросила Киврин.

— Бояться нечего, — ответил он и взял ее за руку.

— Не оставляйте меня. — Она сжала его ладонь.

— Не оставлю. — Лицо его терялось в дыму. — Да помилует тебя Всевышний и, отпустив грехи твои, да приведет тебя к жизни вечной.

— Заберите меня, мистер Дануорти, пожалуйста.

Священника заслонило от нее взметнувшееся пламя.

Domine, mittere digneris sanctum Angelum tuum de caelis, qui custodiat, foveat, p rote gat, visitet, atque defendat omnes habitantes in hoc habitaculo.

(Пауза.)

Exaudi orationim meam et clamor meus ad te veniat [12].

Господи, услышь молитву мою, и вопль мой да придет к тебе!

—Что такое, Бадри? Что случилось? — спросил Дануорти.

—Холодно, — выдавил Бадри.

Дануорти, нагнувшись, подтянул его одеяло повыше, но оно оказалась тонюсенькое, не толще бумажной больничной пижамы. Еще бы он не мерз.

— Спасибо, — пробормотал Бадри и, выпростав руку из-под одеяла, ухватил ладонь Дануорти, а потом закрыл глаза.

Дануорти тревожно глянул на экран, но там ничего не прояснилось. Температура зависла на тридцати девяти и семи. Рука Бадри пылала жаром даже сквозь перчатку, а ногти обрели непонятный синюшный оттенок. Кожа потемнела, лицо еще сильнее заострилось.

Вошла старшая медсестра, под бумажными одеяниями подозрительно напоминающая миссис Гаддсон.

— Список первичных контактов в таблице, — буркнула она. Неудивительно, что Бадри ее пугается. — «Таб1». — Она показала на клавиатуру под первым экраном слева.

На экране появилась таблица, разбитая на часовые графы. В верхних строчках значился сам Дануорти, Мэри и медсестра с пометкой «СЗК.» в скобках у каждой фамилии, подразумевающей, что они контактировали с больным уже в защитных костюмах.

— Прокрутка, — скомандовал Дануорти, и на экран стали выползать нижние строки, охватывающие прибытие в больницу, поездку на «Скорой», работу над сетью и предыдущие два дня. В понедельник утром Бадри был в Лондоне, налаживал локальную переброску для колледжа Иисуса. В Оксфорд вернулся на метро к полудню.

В половине третьего он пришел к Дануорти и просидел у него до четырех. Дануорти сделал пометки в соответствующей графе. Еще Бадри говорил, что в воскресенье ездил в Лондон, но когда именно, профессор не помнил, поэтому вписал: «Лондон — позвонить в Иисуса, уточнить время».

— Он то в себе, то не в себе, — неодобрительно проворчала сестра. — Это все из-за жара. — Проверив капельницы, она одернула простыни и вышла.

Звук хлопнувшей двери привел Бадри в чувство. Веки затрепетали и открылись.

— Ответь мне на несколько вопросов, пожалуйста. Надо выяснить, с кем ты встречался и разговаривал. Чтобы они тоже не заболели. Поэтому назови, с кем ты виделся.

— Киврин, — ответил Бадри едва слышно, почти шепотом, но крепко сжимая при этом руку Дануорти. — В лаборатории.

— Сегодня утром? А до этого ты ее видел? Вчера?

— Нет.

—Чем ты вчера занимался?

— Проверял сеть, — слабым голосом проговорил Бадри, не выпуская руку Дануорти.

— Весь день?

Он покачал головой, и экраны откликнулись электронным писком и скачками графиков.

—Я заходил к вам.

—Да, я видел твою записку, — кивнул Дануорти. — А после этого? Виделся с Киврин?

— Киврин, — повторил Бадри. — Перепроверял координаты за Пухальски.

— Там не было ошибок?

— Нет. — Бадри наморщил лоб.

— Точно?

—Точно. Два раза проверил. — Он перевел дыхание. — Запустил внутреннюю проверку и сличение.

У Дануорти отлегло от сердца. Значит, с координатами все в порядке.

—А сдвиг? Какой сдвиг получился?

— Голова... — пробормотал Бадри. — Утром болела. Наверное, перебрал на танцах.

— Каких танцах?

—Устал...

— Каких танцах? — допытывался Дануорти, чувствуя себя инквизитором. — Когда ты ходил на танцы? В понедельник?

— Во вторник. Перебрал. — Бадри уткнулся щекой в подушку.

— Ну, отдохни. — Дануорти осторожно высвободил руку из ладони Бадри. — Поспи.