Вы, наверное, с ума сходите от беспокойства, мистер Дануорти. Думаете, что я попала в лапы разбойников и лиходеев. Так и есть. А теперь они добрались до Агнес.

У нее жар, но бубонов нет, рвоты и кашля тоже. Только жар. Очень сильный — она меня не узнает и все время зовет, чтобы я пришла. Мы с Рошем пытались сбить жар холодным обтиранием, но температура постоянно подскакивает снова.

(Пауза.)

Леди Имейн заболела. Отец Рош нашел ее сегодня утром распростертой в углу. Наверное, она пролежала там всю ночь. Последние две ночи она отказывалась отправляться в кровать и все время стояла на коленях, моля Господа защитить ее и остальных верных от чумы.

Он не защитил. У нее легочная форма. Кашель и рвота с кровью.

Ни меня, ни Роша она к себе не подпускает.

— Она во всем виновата, — заявила Имейн Рошу, указывая на меня. — Посмотри на ее волосы. Это не девица. Посмотри, как она одета.

Одета я в мальчишескую куртку и кожаные штаны, которые отыскались в одном из чердачных сундуков. Платье погибло под рвотой леди Имейн, а рубаху я разорвала на повязки и компрессы.

Рош пытался напоить Имейн отваром из ивовой коры, но она все выплюнула.

— Она лгала, что на нее напали в лесу, — шипела старуха. — Ее к нам подослали.

Рош вытер стекающую по ее подбородку струйку кровавой слюны.

— В вас говорит хворь, — возразил он мягко. — Хворь внушает вам всякую напраслину.

— Ее подослали отравить нас. Она отравила детей моего сына, видишь? А теперь подбирается ко мне, но я не возьму из ее рук ни еды, ни питья.

— Тише, — посуровел Рош. — Не след хулить того, кто хочет вам помочь.

Имейн затрясла головой.

— Она хочет прикончить нас всех. Ее надо сжечь. Она служит дьяволу.

Никогда я не видела его таким рассвирепевшим. Он будто снова превратился в разбойника.

— Вы не ведаете, что говорите. Господь послал ее к нам на подмогу.

Если бы только это было правдой — если бы я могла им чем-то помочь... Но я бессильна. Агнес плачет и зовет меня, Розамунда лежит как околдованная, клирик чернеет, и я ничего не могу поделать. Ничего.

(Пауза.)

Вся семья мажордома больна. Бубон обнаружился только у младшего, Лефрика — я перенесла его в дом и вскрыла бубон. Остальным помочь нечем. У всех легочная.

(Пауза.)

Умер младенец мажордома.

(Пауза.)

Из Курси доносится похоронный звон. Девять ударов. Кто? Посланник? Толстый монах, помогавший уводить наших лошадей? Сэр Блуэт? Надеюсь, что он.

(Пауза.)

Ужасный день. Умерла жена мажордома и цинготный мальчуган. Мажордом копает могилы для обоих, хотя земля так промерзла, что ее, по-моему, даже не ковырнешь. Розамунде и Лефрику хуже. Розамунда едва может глотать, пульс нитевидный и рваный. Агнес получше, но температуру никак не получается сбить. Рош сегодня служил вечерню здесь, в зале.

Отчитав положенные молитвы, он добавил: «Иисусе, я знаю, что ты помогаешь нам чем можешь, однако, боюсь, против черной чумы этого недостает. Твоя святая слуга Катерина говорит, что этот мор всего лишь хворь, но разве возможно такое? Ведь она не перекидывается от человека к человеку, а нападает на всех разом».

Так и есть.

(Пауза.)

Ульф-староста.

Сибб, мажордомова дочка.

Джоан, мажордомова дочка.

Стряпуха (не знаю ее имени).

Вальтеф, старший мажордомов сын.

(Пауза.)

Больше половины деревни больны. Пожалуйста, только не Эливис. И не Рош.

Он позвал на помощь, но никто не пришел, и он решил, что все умерли, а он остался один, как тот монах, брат Джон Клин, в монастыре миноритов. «Я, пребывая на пороге смерти...»

Он хотел нажать кнопку вызова сестры, но не смог ее найти. Тогда он потянулся к обнаруженному на тумбочке колокольчику. Ручка выскользнула из слабых пальцев, и колокольчик брякнулся на пол, оглашая округу протяжным несмолкающим звоном, будто кошмарное воплощение «Большого Тома», — и все равно никто не пришел.

Когда он проснулся в следующий раз, колокольчик снова стоял на тумбочке, значит, кто-то заходил, пока он спал. Близоруко прищурившись на колокольчик, он попытался прикинуть, сколько же он пролежал в отключке. Видимо, долго.

По самой палате не поймешь. Светло, но свет рассеянный, без теней. То ли день, то ли позднее утро. Часов ни на стене, ни на тумбочке не наблюдалось, а повернуться и посмотреть на экраны за спиной не хватало сил. В палате имелось окно, однако приподняться и выглянуть он тоже не мог — видел только, что за окном льет дождь. Когда он ходил в Брэйзноуз, тоже шел дождь, значит, вероятно, это все тот же день. Может, он просто потерял сознание, и его привезли сюда на обследование.

—Я поступлю с вами так, — раздался над ухом чей-то голос.

Дануорти открыл глаза и попытался нашарить очки — безуспешно.

— Я пошлю на вас ужас, чахлость и горячку.

Миссис Гаддсон. Она сидела в кресле у его койки и зачитывала из Библии. Ни повязки, ни халата на ней не было, хотя Библия по-прежнему поблескивала полиэтиленовой обложкой. Дануорти прищурился, присматриваясь.

— Если же вы укроетесь в города ваши, то пошлю на вас язву...

— Какое сегодня число? — спросил Дануорти.

— ...и преданы будете в руки врага, — невозмутимо продолжила миссис Гадцсон, посмотрев на Дануорти загадочным взглядом.

Вряд ли он здесь долго. Когда он отправлялся искать Гилкриста, миссис Гадцсон тоже развлекала больных чтением. Похоже, это действительно один и тот же день, и Мэри просто не успела еще вытолкать отсюда миссис Гадцсон.

— Вы можете глотать? — спросила сестра — та самая старуха из кладовой. — Я должна дать вам термометр, — проскрипела она. — Глотать можете?

Дануорти открыл рот, и она положила ему на язык капсулу термометра, затем, хрустя халатом, наклонила ему голову, чтобы удобнее было запивать.

— Прошла?

Капсула застряла где-то в горле, но Дануорти кивнул. Движение отозвалось головной болью.

— Хорошо. Тогда это снимаю. — Она отстегнула что-то от его предплечья.

— Сколько времени? — спросил Дануорти, стараясь не выплюнуть капсулу.

— Время лежать и отдыхать, — ответила сестра, с дальнозорким прищуром вглядываясь в экраны за кроватью.

— Какое сегодня число? — сделал он еще попытку, но сестра уже уковыляла. Он задал тот же вопрос миссис Гадцсон, однако и ее в палате уже не было.

Вряд ли он здесь долго. Раз по-прежнему болит голова и держится температура. Это ведь ранние симптомы гриппа. Может, его всего несколько часов как госпитализировали. Наверное, день все тот же, а он очнулся, когда его перевезли в палату и еще не успели ни подключить кнопку вызова, ни скормить глотательный термометр.

— Пора мерить температуру, — объявила сестра. Уже другая, симпатичная практикантка, которая расспрашивала об Уильяме Гаддсоне.

—Я ведь только что проглотил капсулу.

— Это было вчера. Давайте, запиваем.

Первокурсник, дежуривший у палаты Бадри, говорил, что девушка тоже заболела.

—Я думал, вы заболели, — сказал Дануорти.

— Болела, но уже поправилась. И вы поправитесь. — Она приподняла ему голову, помогая отпить воды.

— Какое сегодня число?

— Одиннадцатое. Не сразу сообразила. Тут под конец настоящий хаос наступил. Почти весь персонал слег, остальные работали по две смены. Потеряла счет дням.

Она что-то набрала на клавиатуре и, нахмурившись, посмотрела на экраны.

Дануорти понял все и сам, еще до того, как потянулся за колокольчиком. Температура и жар сплавили все бредовые ночи и накачанные лекарствами утра в один бесконечный дождливый день, выпавший у него из памяти, но где-то в глубине сознания шел отсчет времени, поэтому Дануорти все понял еще до того, как услышал ответ. Он пропустил стыковку.

«Не было никакой стыковки», — возразил он сам себе с горечью. Гилкрист вырубил сеть. Поэтому здоров он или болен, мог он прийти или нет — значения не имеет. Сеть выключена, и ничего не поделаешь.