— Не поступай так с ним, — сама себя не слыша, молила Киврин. — Пожалуйста! Очень прошу! Не надо так с ним!

Он открыл глаза.

— Господь не останется глух к столь истовой мольбе, — проговорил он и задышал глубже и спокойнее, засыпая.

Киврин выбежала наружу — отвязать и разгрузить ослика. Мешки она принесла в церковь, прихватив заодно и фонарь. Рош мирно спал. Тогда она снова осторожно выбралась из церкви и притащила из колодца ведро воды.

Рош вроде бы не просыпался, но когда Киврин выжала ему на лоб смоченную в холодной воде полоску, оторванную от алтарного покрова, пробормотал, не открывая глаз:

— Я боялся, что ты ушла.

Киврин стерла запекшуюся в углу его рта кровь.

—Я не поеду в Шотландию без вас.

— Не в Шотландию. На небеса.

Она пожевала сухую лепешку с сыром из продуктового мешка и прилегла поспать, но в церкви стоял ужасный холод. Когда Рош ворочался и вздыхал во сне, изо рта его шел пар.

Тогда Киврин развела костер перед алтарной преградой, разобрав на хворост изгородь вокруг одной из лачуг, и вся церковь тут же продымилась, несмотря на распахнутые настежь двери. Рош снова закашлялся, его вырвало. На этот раз почти одной кровью. Потушив костер, Киврин сделала еще два торопливых рейса за одеялами и мехами, прихватив все, что попалось под руку, и соорудила из них что-то вроде гнезда вокруг Роша.

Ночью у священника началась горячка. Он разбрасывал покрывала, ругался на Киврин непонятными словами, хотя в какой-то момент произнес отчетливо: «Изыдите и будьте прокляты!», и снова и снова повторял исступленно, что уже темнеет.

Сняв свечи с алтаря и преграды, Киврин расставила их перед статуей святой. Когда крики про темноту стали совсем невыносимыми, она зажгла все свечи разом и укрыла Роша заново. Вроде бы помогло.

Но жар становился все сильнее, зубы Роша выбивали дробь, несмотря на все меха и одеяла. Киврин показалось, что кожа его уже начала чернеть от лопающихся сосудов и множественных кровоподтеков. «Не надо! Пожалуйста!»

Утром ему полегчало. Кожа осталась светлой, чернота лишь померещилась Киврин в неверном пляшущем свете свечей. Жар слегка улегся, Рош все утро и половину дня крепко проспал, без рвоты. К вечеру, пока не стемнело, Киврин пошла набрать еще воды.

Бывали случаи, когда люди неожиданно выздоравливали, а некоторых удавалось и отмолить. Не все заразившиеся умирали. У легочной формы вероятность смертельного исхода всего девяносто процентов.

Когда Киврин вернулась, Рош не спал, лежа в полосе дымного света. Встав на колени, Киврин поднесла к его губам кружку с водой, поддерживая голову, чтобы легче было пить.

— Это синяя хворь, — просипел он, когда она осторожно опустила его голову обратно.

— Вы не умрете, — заверила Киврин. Девяносто процентов. Девяносто.

— Ты должна меня исповедать.

Нет. Он не может умереть. Тогда она останется совсем одна. Киврин, не в силах выдавить ни слова, помотала головой.

— Помилуйте меня, святой отец, ибо я согрешил, — начал Рош на латыни.

Он не грешил. Он ухаживал за больными, соборовал умирающих, хоронил усопших. Это Господу следовало бы молить о прощении.

— ...мыслию, словом, делом и неисполнением долга. Я злился на леди Имейн. Я кричал на Мейзри. — Он сглотнул. — Я питал плотские помыслы к ангелу Господнему.

Плотские помыслы.

— Смиренно молю тебя, Господи, прими мое покаяние, а вас, отче, отпустить грехи мои, аще сочтете достойным.

«Вам не за что просить прощения», — хотела сказать Киврин. Это никакие не грехи. Плотские помыслы. Мы опускали в могилу Розамунду, баррикадировали деревню от несчастного мальчугана и хоронили полугодовалого младенца. Конец света настал. Неужели человек не может позволить себе пару плотских помыслов?

Киврин беспомощно подняла руку, не в силах произнести слова отпущения, но Рош не заметил.

— Господи, — воскликнул он, — я глубоко каюсь, что оскорбил Тебя.

Оскорбил. «Вы и есть ангел Божий, — хотела сказать ему Киврин. — А он где? Где он, черт побери? Почему он не придет и не спасет вас?»

Масла не было. Киврин окунула пальцы в ведро с водой и сотворила крест, коснувшись глаз, ушей, носа, рта и ладоней, что держали ее руку, когда она лежала при смерти.

— Quid quid deliquiste, — произнес он, и Киврин, снова обмакнув пальцы в воду, перекрестила подошвы его ног.

— Libera nos, quaesumus, Domine, — подсказал Рош.

—Ab omnibus malis, — проговорила Киврин, — praeteritis, praesentibus, et futuris.

— Perducat te ad vitam aeternam [36], — пробормотал Рош.

— Аминь, — закончила Киврин и наклонилась остановить хлынувшую у него изо рта кровь.

Его рвало всю ночь и почти весь следующий день, а потом он впал в беспамятство, и дыхание его стало прерывистым и поверхностным. Киврин сидела рядом, обтирая водой его пылающий лоб.

— Не умирай, — попросила она, когда он вдруг задохнулся, а потом снова задышал, через силу. — Не умирай, — повторила Киврин чуть слышно. — Что я буду делать без тебя? Я останусь совсем одна.

— Ты не должна здесь оставаться, — выдавил он, приоткрыв воспаленные, покрасневшие глаза.

— Я думала вы спите, — извинилась Киврин. — Не хотела вас будить.

— Ты должна отправиться обратно на небеса, — проговорил он. — И помолиться за мою душу в чистилище, чтобы она там пробыла как можно меньше.

Чистилище. Неужели Господь после всех этих мук собирается мучить его еще?

— Вам мои молитвы не понадобятся, — успокоила Киврин.

— Ты должна вернуться туда, откуда явилась. — Он слабо махнул рукой перед лицом, будто закрываясь от удара.

Киврин перехватила грубую кисть и мягко, чтобы не оставить на его коже синяков, приложила к своей щеке.

Ты должна вернуться туда, откуда явилась. «Если бы я только могла». Сколько, интересно, они продержали сеть открытой вопреки всему? Четыре дня? Неделю? Может, она до сих пор открыта? Мистер Дануорти не позволит ничего закрывать, пока остается хоть малейшая надежда. «Но ее нет. Я не в 1320-м. Я здесь, на пороге конца света».

— Не могу, — ответила она. — Я не знаю дороги.

— Вспоминай. — Рош высвободил руку и снова взмахнул ею. — Агнес, нарежь вилкой.

Бредит. Киврин поднялась на колени, опасаясь, что он вновь попытается вскочить.

—Там, где ты упала. — Он поддержал одной рукой локоть другой, и Киврин поняла, что он силится показать направление. — Сразу вилкой.

За развилкой.

— За развилкой? Что там?

— Место, где я тебя нашел, когда ты свалилась с небес. — Он уронил руки на тюфяк.

—Я думала, меня нашел Гэвин.

—Да, — подтвердил он, не находя здесь никакого противоречия. — Я встретил его по пути, когда вез тебя в поместье.

Он встретил Гэвина по пути.

—Там, где упала Агнес, — напомнил Рош. — Когда мы ездили за остролистом.

«Почему же ты не сказал мне, когда мы были там?» Но Киврин уже знала ответ. Рош был занят борьбой с упрямым ослом, который застыл на вершине холма как вкопанный и отказывался сдвинуться с места.

«Он видел меня в момент переброски. — Киврин поняла, что это Рош тогда стоял над ней на полянке. — Я его слышала. Я нашла его след».

—Ты должна вернуться туда, а оттуда на небеса, — повторил он и закрыл глаза.

Он видел ее в момент переброски, стоял над ней, когда она выжидала, прислушиваясь, а потом посадил на ослика, когда она заболела. А она так и не догадалась, даже увидев его в церкви, даже услышав от Агнес, что он считает ее святой.

Потому что Гэвин рассказывал всем, что нашел ее. Гэвин, «гораздый похваляться», Гэвин, больше всего на свете мечтающий отличиться перед леди Эливис. «Я нашел вас и привез сюда», — сказал рыцарь, возможно, даже не кривя душой. Кто такой деревенский священник, в конце концов? Никто. И все это время, что болела Розамунда, Гэвин умчался в Бат, а переброска открылась и закрылась навеки, Рош знал, где находится та поляна.