Меня будит чей-то печальный визг: пришел Газик.

Щенок, наголодавшийся в пустыне, стал у нас таким обжорой, что приходится подвязывать ему живот, иначе он не может передвигаться. Маршрутники уехали, и щенок скучает.

— Ну, что тебе? — говорю я.

Щенок скулит и вертит хвостом. Может, он хочет пить? Вылезаю из мешка, беру щенка под мышку и несу к умывальнику. Пою его прямо из ладони.

Снова укладываюсь. Щенок продолжает скулить. Наконец мне удается понять, чего он хочет: ему хочется поиграть со мной. Тоже мне, выбрал время! Одеваюсь по-настоящему, иду к костру, который горит перед кухней. Щенок ковыляет за мной.

Этот общедоступный костер стали зажигать с тех пор, как начались холодные ночи. Во многих палатках стоят дырявые ведра с углями. Угли берут из костра. А некоторые опытные люди привезли с собой грелки и кладут их в ноги.

Подбрасываю в огонь саксаула. Толстые коряги вспыхивают. Языки огня кажутся осенними кленовыми листьями. Раньше мне это сравнение не приходило в голову. Значит, начинаю скучать по дому, по российской золотой осени. Вынимаю карандаш и блокнот, сажусь писать домой. Работать у костра не очень удобно — слишком капризное освещение. Только устроишься, приходится отползать от огня.

Самые большие письма писал в Москву студент Королев. В обеденный перерыв он не спал, а изучал английский и сочинял свои огромные послания. Сейчас Королев уехал. Он увез с собой живого скорпиона, фалангу в банке с песком (эту фалангу для него собственноручно изловил Лоховиц), образцы пустынных растений и воспоминания о здешней экзотике: о том, как на раскопках убили змею, о миражах, о термитах, о песках.

Однажды в воскресенье мы с Королевым ходили в пески и встретили по дороге какие-то вздутия на такырах. Я читал книгу Халифмана «Отступившие в подземелье» и понял, что это термитники. Вечером у костра зашел разговор о термитах. Я рассказывал об этих удивительных существах, которые сумели каким-то чудом сохранить в своих подземных городах насыщенную влагой и углекислым газом атмосферу далеких геологических эпох.

— Как они выглядят? — спросил Королев.

И тут мне повезло.

— А вот как, — сказал я и поднял с земли прутик, по которому полз желтоватый термит. Термита Королев, кажется, с собою не взял. Этнограф Володя Бахта однажды вез из экспедиции несколько стеклянных банок с разными тварями: тут были и ящерицы-круглоголовки, и редкостный черный скорпион с зелеными ножками, и живая гремучая змея — щитомордник. Погода задержала нас в Джусалах. Мы жили в гостинице аэропорта в большой проходной комнате. Девушки получили кровати, а мужчины расположились прямо на полу. Перед сном Бахта полез в чемодан и вдруг, обеспокоенный, спросил нас:

— Ребята, вы случайно не видели моего щитомордника?

Нас как будто вихрем подняло с пола. К счастью, тревога была напрасной: Бахта заглянул не в ту банку.

Когда Володя вернулся домой, жена, увидев щитомордника, произнесла банальную фразу:

— Выбирай, он или я!

Володя все-таки выбрал жену. Щитомордника пришлось нести в зоопарк. Террариумом в то время ведал зоолог по фамилии Черномордик.

— Товарищ Черномордник, — оговорился Бахта, — вам нужен щитомордик?

Черномордик обиделся, но змею принял.

Королев работал на моем кургане в самое неинтересное время, когда мы разбирались в том, что натворили грабители. Погребение расчищалось без него. Королев раскапывал маленький курган. Он нашел бронзовые удила, набор бляшек от конской сбруи и крохотную горсточку человеческих костей, которую можно было укрыть ладонью. Его курган тоже был разграблен.

Мой помощник работал добросовестно, но его больше увлекала окружавшая нас экзотика, чем раскопки. После его отъезда в палатке мы нашли обрывок письма, где было сказано: «Между прочим, здесь довольно любопытные находки: золото, железо, черепки, мечи и т. д.». Появление термитов его взволновало гораздо больше. И в этом нет ничего плохого: совершенно не обязательно, чтобы все на свете любили археологию.

У костра появилась заспанная фигура с дырявым ведром. Значит, рабочим стало холодно.

Теперь у нас новые землекопы — ребята-старшеклассники из ташаузской школы-интерната № 2. Жаль, они приехали после того, как все лучшие находки уже были сделаны. Они работают с увлечением и засыпают нас вопросами. Часто пишут в школу и на конвертах ставят такой адрес: «Девочкам из 8-го класса „А“ от мальчиков-археологов, лично в руку». Они дружны, приветливы, очень дисциплинированы. Старшие следят за порядком.

Как-то один мальчишка пришел на склад и попросил папиросы. Через полчаса старший принес папиросы назад и деловито сообщил: «Он не курит».

Мы собираемся написать директору школы официальное письмо на бланке, с печатью, с подписями всех участников экспедиции — поблагодарить преподавателей за то, что они так хорошо воспитывают ребят.

— Пожалуйста, не забудьте вставить фразу: «Мы все очень их полюбили», я на этом настаиваю, — напоминает начальница нашего отряда Марианна Александровна Итина.

Это, конечно, странно — вводить в конце повествования как новое лицо столь значительную фигуру. Марианну Александровну надолго задержала в Москве тяжелая болезнь матери. Она приехала только за две недели до конца работы. Два месяца ожидали ее аккуратная палаточка, раскладушка, чемодан в цветном чехле. Когда выяснилось, что Марианна приедет поздно, Лоховиц любезно подготовил для нее раскоп: снял насыпь, сделал разрез, нашел контуры огромной ямы.

Но все это время начальница незримо присутствовала среди нас. Ее излюбленное место за столом оставалось незанятым. Раскопы располагались поблизости от большого кургана с дромосом, который Марианна раскопала в прошлом году. Ее полевой дневник переходил из рук в руки как образец. Мы знали, что Марианна очень строго относится к документации.

Обществом друг друга мы были обязаны ей. Классическая музыка, которую мы слушали вечерами, тоже напоминала о Марианне. Она страстная любительница музыки, и эти ночные концерты — традиция возглавляемых ею отрядов.

Мы с Оськиным ждали приезда начальницы с некоторым страхом. Ведь мы отпустили бороды и запустили документацию, чего Марианна не потерпит.

Марианна приехала в ночь на воскресенье. Палатка, как я уже сказал, была готова ее принять. Проснувшись, мы услышали звонкий голос начальницы, рассказывающей московские новости, и побежали к ней.

— А где же наша царевна Несмеяна? — спросила начальница. И в палатку влетела хохочущая Светлана. Ее находки и то, что она пережила, открывая их, окончательно сдружили девушку со «старыми хорезмийцами». Ведь теперь ей, как и нам, было что вспомнить.

И еще одна деталь. Светлана дала мне почитать сказки Андерсена, которые она всегда возит с собой. Вместо закладки в книге лежал каталог выставки древних золотых изделий, привезенной из итальянских музеев. Среди этрусских древностей были золотые фигуры, похожие на те, что откопала Светлана. В конце каталога стояла дата выставки. Так я узнал, что Светлана ходила на выставку буквально за несколько дней до отъезда в экспедицию. Древнее золото еще сверкало в ее памяти, когда Светлана начала раскапывать свой курган. И то, что ей за несколько дней до отъезда казалось сказкой, совершенно неожиданно сбылось.

Все произошло в соответствии со строгими законами доброй волшебной сказки: сокровища открылись тихой девушке, любившей смотреть на звезды и на степные закаты и в глубине души по-детски верившей в чудеса.

Возвращаюсь в палатку. Оськин уже спит. Котенок куда-то сбежал. Снова влезаю в холодный мешок. И снова меня будит собачий лай. На этот раз громкий, свирепый.

У нас в лагере живет еще один пес. Он пришел к нам из степи то ли на запах жилья, то ли по еще не остывшим следам машины. Это был серьезный пес. Он не набрасывался на еду, которую ему давали, а зарывал ее про черный день.

Когда пес убедился, что мы его приняли, он решил служить нам верой и правдой. Но как это сделать? Овец у нас не было. Оставалось только лаять на чужих. Пес рычал то на одного из нас, то на другого. Понимал, что ошибся, и воротил голову от стыда. Он никак не мог сообразить, кто же чужой, от кого нужно охранять хозяев. Бедняга чуть не свихнулся. Потому что чужих здесь не было.