1966

Куда девается вода арыков после того, как она оросит поля, виноградники, бахчи?

Она становится ненужной, даже опасной. И она уходит. Ее сбрасывают в пески. И вода начинает медленный таинственный путь между барханами.

И где-то образуется озеро.

В озере заводится рыба: сазаны, красногубые жерехи, сомы.

Неизвестно, откуда прилетают семена тамариска, дают всходы. И постепенно на берегах появляются кудрявые рощи, лиловые от цветов.

По мелководью разгуливают кулики на длинных красных лапках. Над волнами носятся чайки. В потаенных заводях, за грядою камыша, качаются дикие утки с выводками. Камыш сам собой вырастает из воды и располагается, словно бы по какому-то точному замыслу, то длинной узенькой стенкой, то треугольными островками.

К воде ведут кабаньи следы. Прямо из-под ног у вас выскакивают зайцы. Вы успеваете даже разглядеть их. И с удивлением отметить, что заяц, когда он скачет, выглядит сильным, красивым, даже величавым, особенно если этот красавец виден вам в профиль, а не со спины.

Светлая, прохладная, чуть солоноватая вода уже не помнит, как мчалась она строго по прямой, как сворачивала под прямыми углами, как стояла между аккуратными бороздами в квадратах полей. Теперь она живет привольной, дикой, первозданной жизнью. Забыла она и людей, которые сначала привели ее на поля, а потом изгнали оттуда.

К ней приходят совсем другие люди: охотники и рыболовы из города, чабаны со своими стадами и уж, конечно, наш брат кочевник: геологи и археологи, бурильщики и шоферы.

Мы не спешим наносить озеро на свои карты. Оно может исчезнуть так же неожиданно, как и возникло.

Это всего лишь чаша, которую оазис небрежно протянул со своего стола пустыне и ее обитателям. И все пирует, все торопится насладиться ее содержимым, пока солнце не осушило ее, а пески не вобрали в себя последние капли.

1966

Трудно уловить момент, когда знакомство становится дружбой. Часто нас сближают такие мелочи, что потом их не вспомнишь.

Появился у нас в экспедиции археолог-казах. Он родился в местах, где мы копали. Мы с ним тянулись один к другому, но дружбы не выходило.

И вот поехали мы на озеро. Жара. Даже курим, не выходя из воды.

По мелководью снуют мальки. Тельца призрачные, зато тени четкие, почти телесные.

Мы подняли шум, ходим по воде, белье стираем. Но никакой силой не отгонишь мальков от берега. Еще бы! Отойди подальше — съедят!

На светлой воде плавают размытые лиловые пятна. Низенькие горы на горизонте ухитрились-таки поглядеться в озеро.

Кончил стирать, швыряю мокрую ковбойку на прибрежный куст и занимаюсь совсем уж пустячным делом — за мальками наблюдаю. Их тени окружают меня. Пальцы ног ощущают прикосновения этих любопытных созданьиц.

Новый знакомый молча сидит неподалеку, полощет белье так, что кругом идут пузыри. Я гость, он хозяин этих краев. Наверно, сейчас мы с ним все видим по-разному.

Мальки отбрасывают на песок черные тени. А под пузырями движутся яркие звездочки с острыми лучами. Когда пузырь лопается, лучи вздрагивают, и звезда взрывается. Следы пузырей строятся в созвездия, плавно скользят по песку. Между звездами космическими ракетами проносятся тени мальков.

Оборачиваюсь к соседу. Тот отвечает мне смущенным взглядом и, наконец, решается:

— Смотрите, какие звезды!

Так мы подружились.

1966

Когда я уезжал в экспедицию, дочка подарила мне свою игрушку — красный пластмассовый кораблик с белым парусом.

— Что будет делать кораблик в пустыне? — спросил я. — Ведь там нет воды.

— Возьми, возьми, — отвечала дочка. — Может, пригодится.

Я повесил кораблик на веревочке над входом в палатку. От ветра и жары он из красного сделался бледно-розовым. И дочери приходилось после моего приезда всякий раз подкрашивать его.

Однажды я взял кораблик с собой на раскопки. У меня было много находок. Мне уже не хватало коробок из-под конфет, консервных банок, спичечных коробков, куда я клал всякую мелочь, вроде бусинок, монет, колечек, сережек. Особенно много было семян древнего проса, хрупких косточек урюка тысячелетней давности, больших косточек персика с узором, похожим на то, как рисуют извилины мозга.

В раскопанной мною комнате была глубокая ниша. Я поставил туда красный кораблик, снял с него парус и освободил палубу для ценного груза. Найду какое-нибудь семечко и погружу его на корабль. А вечером выну свои находки, напишу этикетки, возьму бумагу и вату и бережно переложу древние семена. Пусть ученые увидят их и установят, какие поля и сады цвели там, где сейчас пустыня.

Но вот однажды над нашей крепостью появилась тяжелая низкая туча. Мы быстро собрали инструменты и находки, засыпали землей все, что мог повредить ливень: очаги, закрома с зерном, отпечатки на полу. И побежали в лагерь.

Кораблик, нагруженный семенами, остался в нише. Я за него не беспокоился.

Ливень мы переждали в палатках. А когда он кончился, сразу кинулись на раскопки. Посмотреть, что стало с нашей глинобитной крепостью.

Крепость потемнела от влаги. Но все было в порядке. Только в нескольких раскопанных комнатах стояли лужи.

Зато моя комната была залита до самого верха — все стеклось в нее. А посередине, на мутной воде цвета кофе с молоком, мирно покачивался красный кораблик, подаренный дочкой.

Его вынесли из ниши потоки, которые проникли в комнату уже после дождя. Косточки и семена оказались сухими. Их спас кораблик. Он пригодился.

1966

У нас в отряде есть своя Фата-моргана. Попросту говоря — мираж.

Обман зрения отличается удивительным постоянством: каждый день в одном и том же месте.

Призрак точен: возникает около одиннадцати, уходит в половине пятого.

Наваждение имеет форму озера. Размером приблизительно двести метров на сто двадцать. Светлое озеро отражает небо и деревья. Мираж — наша достопримечательность. Нам не безразлично, как отнесутся к нему наши гости.

— Неужели озеро? — удивляются одни из них.

— Нет, мираж! — отвечаем мы не без гордости. — Правда, хорош?

— Неужели мираж? — догадываются другие.

— Он самый, — произносим мы с нежностью. — Правда, красив?

А одна девушка ничего не спросила, просто взяла полотенце и пошла на озеро купаться. С каким восторгом мы следили за ней!

Мираж исчезает не сразу. Он заигрывает с нами, подпускает к себе. Он делает вид, что к нему можно подкрасться, что его легко перехитрить. Но еще миг — и озеро вздрагивает, дробится в кустах, пропадает. А кусты стоят на месте. Они даже не подозревают, что были тенистыми деревьями, отраженными в воде.

Лагерь близко, воду подвозят аккуратно, и поэтому коварная игра природы не кажется нам жестокой.

Больше того. Мы любим свой мираж. Мы боимся, что в один прекрасный день он исчезнет и никогда к нам не вернется. Нам так хорошо с ним в плоской степи под белесым небом!

Мы любуемся им, как произведением искусства, как мастерски написанной картиной.

Но хотя с виду наше озеро не отличается от настоящих степных озер, картину эту не назовешь реалистической. Мы знаем ее секрет. Знаем, чего ей не хватает.

Не хватает только одного. Темной каемки вдоль берегов, влажной кромки, соединяющей и разделяющей воду и землю. Узенькой полоски мокрого песка.

1966

Сижу в палатке, занимаюсь странным делом — нанизываю бусы. Я откопал их штук триста.

Коралловые бусинки цвета спелой рябины. Крохотные переливающиеся жемчужинки, соединенные по три. Плоские черные бусы из стеклянной пасты. Граненые ромбики из зеленого стекла. Матовые горошинки со следами позолоты. Совсем мелкий черный бисер, прямо-таки маковые зернышки. Белые цилиндрики. Удлиненные восьмигранники. Все такое мелкое, хрупкое, столько веков пролежавшее в земле, что и дотронуться страшно.