Насухо вытершись, Цвигун тщательно побрился старомодной открытой бритвой «Золинген» с коричневой костяной ручкой, протер лицо французским одеколоном «Арамис», после чего вернулся в спальню, где одел чистое белье, свежую сорочку и отглаженный синий костюм, аккуратно повязал синий, перечеркнутый по диагонали двумя тонкими красными полосками итальянский галстук, вдел в манжеты изящные золотые запонки с инициалами «С.Ц.» — подарок жены на «серебряную» свадьбу, и сразу же почувствовал жуткий голод. Потянувшись было к телефону, он в последний момент раздумал и решил не звонить в расположенный на втором этаже «кремлевского» дома блок обслуживания, отвечавший за все бытовые проблемы своих сановных жильцов — от приготовления обедов по спецзаказам до стирки и глажки. Хотелось побыть еще немного одному.

На оборудованной по последнему слову бытовой техники шведской кухне Семен Цвигун открыл двухкамерный американский холодильник «Вестингауз Электрик», извлек оттуда двухсотграммовую банку черной икры, картонку с яйцами, масло и батон финского салями. Бросив в объемистую сковородку желтоватый брикет датского сливочного масла и по-солдатски, на весу, нарезав крупными кусками деликатесную колбасу, Цвигун как следует ее прожарил, а уже потом залил шестью яйцами. Накрыв сковородку крышкой, он подошел к одному из бесчисленных шкафчиков с эффектными бронзовыми ручками, достал с полки пол-литровую фарфоровую кружку с изображением храма Василия Блаженного, бросил в нее сразу четыре пакетика с быстрорастворимым чаем «Липтон» и пять ложек сахарного песку, залил кипятком, с кружкой в руках подошел к стоячему деревянному ларю, извлек оттуда запаянный в полиэтилен длинный батон белого итальянского хлеба, зубами разорвал упаковку, затем ловко вскрыл баночку с черной икрой и, сев за стол, в течение нескольких минут уничтожил обильный завтрак.

Огромные настенные часы на кухне, искусно вмонтированные в расписанную золотыми и черным цветами хохломскую тарелку, показывали 8.50. Цвигун второй раз за утро потянулся к телефону, чтобы вызвать служебную машину, и опять раздумал.

Из головы никак не выходил ночной разговор со Щелоковым. Цвигун, конечно, далеко не все рассказал своему другу, ограничившись замечанием, что имеет на своего могучего шефа достаточно крепкий материал. В конце концов, у каждого из них были свои секреты, свои дела, и оба, даже когда чувствовали потребность поделиться друг с другом, инстинктивно уклонялись от обмена информацией. Чем меньше знаешь — тем спокойнее живешь. Несмотря на ухарские манеры и врожденную решительность, Цвигун был очень осторожным человеком, сумевшим выжить и не околеть в кремлевской конюшне только потому, что никогда не переоценивал свои реальные возможности. Без малого пять лет потратил Цвигун на то, чтобы нащупать ту самую «болевую» точку Юрия Андропова, которая позволила бы ему, не меняя образа жизни и привычек, сосуществовать с председателем КГБ. До самой последней минуты он гнал от себя мысль о прямой конфронтации с этим суровым человеком. И не потому, что сомневался в своих силах — личного мужества Цвигуну было не занимать. Его страшила сама идея рукопашной схватки с Андроповым, шансы на успех в которой, в лучшем случае, выглядели равными. Но даже если бы существовала мизерная вероятность поражения, Цвигун все равно не решился бы открыто выступить против Андропова. И, в первую очередь, в силу уязвимости собственной позиции. Он слишком хорошо знал нравы людей, среди которых жил и сделал блестящую карьеру, чтобы хоть на секунду усомниться в финале. Стоило только Андропову выложить на стол генсека факты, изобличающие его как «толкача» в весьма и весьма сомнительных сделках, как сам Брежнев и вся его камарилья старых пердунов и подающих большие надежды карьеристов среднего поколения тут же позабыли бы, кто именно заполнял их необъятные платяные шкафы и шкатулки для драгоценностей, кто опекал их оборзевших детишек за границей и оплачивал счета вконец одуревших от бесчисленных благ жен, заваливавших во время официальных визитов своих вельможных супругов в самые дорогие частные магазины и отоваривавшихся там с такой жадностью и масштабом, словно представляли они не две-три семьи откормленной «элиты» развитого социализма, а всесильный «Внешпосылторг» с его неограниченными и практически неконтролируемыми валютными запасами. В ту же секунду, с неумолимостью и убийственной силой стального капкана сработал бы безжалостный принцип двойной морали, в соответствии с которым эти ничтожества стали бы потрясать партбилетами и героическим прошлым, и превратили бы Цвигуна в изгоя, врага, отступника, в человека, поправшего святые устои коммунистической морали и ставшего на путь нравственного разложения.

Был момент, когда Цвигун всерьез раздумывал над тем, чтобы отказаться от могущественного покровительства Брежнева и полностью переметнуться на сторону Андропова, слывшего в кругу своих немногочисленных единомышленников человеком слова и чести и дравшихся за своих также, как за себя самого, — жестко, умно и последовательно. Но такой шаг означал бы для Цвигуна безоговорочный отказ от управления рычагами колоссальной власти, которую давала его система, его негласное и признанное всеми, в том числе и самим Брежневым, председательство в КВП — «Клубе Высоких Потребителей». И он не решился, о чем сейчас, после того как Андропов взялся за него по-настоящему, очень жалел.

«А ведь Коля, наверное, прав, — подумал Цвигун, наливая себе вторую кружку чая. — Может быть, сразу под корень и все дела?..» Как ни странно, мысль о физическом устранении Андропова никогда раньше его не посещала. Впрочем, почему, собственно, странно? Ему, изнутри, до мелочей знавшему многоступенчатую систему охраны видных советских партийных и государственных деятелей, было лучше чем кому-либо известно, что ликвидировать такого человека, как Андропов, и при этом остаться за рамками подозрений, можно было разве что только теоретически. На практике же, подобный шаг был равносилен самоубийству.

«Как? — размышлял Цвигун, меряя модерновую кухню широкими шагами. — Как это сделать? Неужели я ничего не придумаю?..»

Он вызвал машину, одел пальто, захлопнул за собой входную дверь и, еще раз окинув себя оценивающим взглядом в зеркальную дверь лифта, вышел во внутренний двор, где его уже ждала служебная черная «Волга» с форсированным двигателем и личным шофером Васей — безмолвным, тупоголовым деревенским мужиком, которого Цвигун, после тщательного отбора, выбрал сам, еще во времена своей службы в Азербайджане. Вася в те годы служил на советско-иранской границе и прославился на весь Закавказский погранотряд тем, что в одиночку продержался около сорока минут против тридцати вооруженных торговцев наркотиками, которые с крупной партией опиума пытались прорваться обратно в Иран через безлюдный и слабо укрепленный погранпост в горах. Его напарника убили сразу же, и Вася, деловито установив на сошках свой ПК и переведя ручной пулемет на режим одиночных выстрелов, на практике продемонстрировал глубокое усвоение материала по тактике ведения полевого боя. Настолько глубокое, что не только продержался против окруживших его плотным кольцом бандитов, но и уложил при этом четырнадцать контрабандистов.

На рабочий стол служебного кабинета Семена Цвигуна в мрачном сером здании на улице Шаумяна, окнами выходящего на Приморский бульвар, лег рапорт о представлении старшего сержанта погранвойск Василия Ступникова к ордену Боевого Красного Знамени. Рапорт Цвигун подписал и тут же затребовал к себе личное дело Ступникова. Убедившись в том, что парень — детдомовец, да еще и с восьмиклассным образованием, Цвигун приказал срочно вызвать героя в Баку.

А через три месяца Вася Ступников получил звание старшины сверхсрочной службы и стал личным водителем председателя КГБ Азербайджана. Проработав с парнем два года, Цвигун понял, что после жены Ступников являлся вторым удачным выбором в его жизни, и потому, получив новое назначение, без раздумий забрал с собой в Москву и своего водителя. У Ступникова, помимо собачьей преданности хозяину, феноменальной физической силы (в течение нескольких лет он был бессменным чемпионом «Динамо» по тяжелой атлетике в среднем весе) и таланта прирожденного снайпера, была черта, за которую Цвигун его особенно ценил: этот мрачный, с вытянутой, шишковатой головой и сильно развитыми надбровными дугами мужчина открывал рот только тогда, когда его о чем-то спрашивали. Причем если спрашивающий был не Цвигуном, то Вася неизменно ограничивался короткими и мало что проясняющими междометиями типа «Ага», «Ну!», «He-а!» и своим излюбленным «ХЗ» («Хрен знает!»). Никто не помнил случая_, чтобы Вася Ступников заговорил сам.