— Я не покажусь вам чрезмерно неблагодарной, если признаюсь, что меня по-прежнему волнуют только собственные проблемы, Паулина, — пробормотала я.

— Но вы ни на секунду не должны забывать, что свою проблему сможете решить исключительно в контексте с нашей. Такая постановка вопроса совершенно естественна, она органична, как родниковая вода. Вы должны мне верить, Валя! И сделать все, что я вам скажу. Вы дали свое согласие, Валя. Вы пошли на очень серьезный риск. И потому я лишаю вас права на инициативу! Даже на минимальную, вы понимаете меня? Вы будете делать только то, что предписано нами, действовать только так, как было решено здесь, в этом номере, и реагировать на любые обстоятельства именно таким манером, который мы определим заранее…

После этого силового монолога Паулина перебросила через плечо голубое банное полотенце, резко раздвинула стеклянную дверь в номер и проследовала в кондиционированный комфорт своей половины королевских апартаментов отеля «Мэриотт» (я уже понимала, что это не совпадение, что совершенно ненормальные с моей точки зрения люди из разведки ничего просто так не делают, а потому старалась не задавать лишних вопросов, связанных с удручающей последовательностью новых опекунов в подборе моего временного места проживания).

Ее половина представляла собой кабинет, спальню и огромную ванную. Впрочем, точно такой же, только в зеркальном отображении, была моя часть номера, куда я и отбыла, проводив седую наставницу молчаливым взглядом.

…За те восемь дней, что мы безвылазно (опять безвылазно!) пробыли с Паулиной в этом сдвоенном номере с кондиционерами, огромной крытой террасой со специальным оборудованием для принятия солнечных ванн и четырехразовым питанием, которое доставлялось в номер служебным лифтом непосредственно в миниатюрный кухонный отсек, я впервые за долгое время ощущала себя относительно ожившей и моментами даже оживленной. Во всяком случае, никакого сравнения с мучительными днями, проведенными в нью-йоркском аналоге этого отеля для VIP, не было. Наблюдая за Паулиной, я вскоре поняла, что эта женщина совершенно одинока. И в столь плачевном для любой нормальной представительницы слабого пола положении она, скорее всего, пребывала постоянно. Максимум, с короткими перерывами. Ибо вряд ли нашелся бы на свете мужчина, который бы рискнул жить под сводом железных правил этого седого старшины в модном купальнике. Она поднимала меня ровно в семь, гнала под холодный душ (я, правда, принимала горячий, но визжала при этом так, что Паулина, похоже, ни о чем не догадывалась. Или делала вид, что не догадывалась), заставляла съедать без остатка гигантский завтрак с обязательными мармеладом, соком грейпфрута и горой основательно прожаренных тостов, после чего сажала меня напротив на своей половине, в кабинете, и начинала говорить, объяснять, настраивать, анализировать… Справедливости ради должна признаться, что то были вовсе не риторические упражнения измученной одиночеством дамы без возраста, а четко направленный поток сконцентрированной информации явно служебного характера, который Паулина перемежала демонстрацией вырезок из газет и журналов, бесчисленных фотографий, картинок и слайдов с изображением людей, городов, улиц, деревьев… Кое-что я неоднократно видела, некоторые изображения попадались мне на глаза впервые — я была в этом абсолютно уверена. Мучила меня Паулина ровно до двух часов дня, после чего я со зверским аппетитом поглощала комплексный обед с обязательным американским десертом в виде огромного куска очень вкусного ежевичного или яблочного пирога и два часа спала. В солнечные дни, в которых фантастически красивый и праздный Майами, несмотря на зиму, недостатка не испытывал, мой послеобеденный сон заменялся на солнечные ванны в условиях застекленной террасы, а вечерами Паулина устраивала видеопросмотры — одна за другой вставляла в видеомагнитофон кассеты и демонстрировала мне весьма любопытные, снятые явно не в павильонах «Мосфильма» учебно-хроникальные ленты, неизменно сопровождая их очень точными, словно уколы булавкой при судороге, комментариями…

Моя голова была настолько перенасыщена информацией (довольно часто я с нежностью вспоминала короткий и простой, как градусник, шпионский инструктаж, который давным-давно, еще в прошлой жизни, провел со мной в «мерседесе» Витяня Мишин), что в одиннадцать, когда по распорядку Паулины мне надлежало находиться в постели, я засыпала как убитая, без всяких раздумий о смысле жизни и причинах резких перемен в моей судьбе.

Время в обществе всезнающей психологини пролетало стремительно, бывали такие дни, когда я ни разу не вспоминала о Юджине. Вначале меня это очень пугало, потом, после нескольких безуспешных попыток выяснить у Паулины, с какой же именно целью он был так неудачно для меня отправлен в заграничную командировку, я немного успокоилась. В плотном режиме пролетали дни, что меня, естественно, устраивало. Несмотря на присущую моему характеру склонность к брюзжанию и природную нелюбовь к любой форме обязательного классного обучения, я не могла не признаться себе, что общение с Паулиной было не только полезным (если, конечно, до конца поверить, что продолжительность моей жизни полностью зависела от глубины усвоения материала: я так понимаю, что это, собственно, и являлось ее профессиональной работой), но также весьма интересным, а в какие-то моменты даже увлекательным. Паулина знала о некоторых советских людях, среди портретов и цитат которых я жила и формировалась много лет, но к которым никогда не имела и не могла иметь прямого доступа, такие сногсшибательные детали, такую убойную информацию, которые, особенно в начале нашего отельного общения, заставляли меня как-то по-дебильски разевать рот и хлопать глазами. Будто жила я не в столице великой страны, не в самом что ни на есть «центре политической, общественной и культурной жизни», и была не заведующим отделом центральной и довольно влиятельной комсомольской газеты, а помощницей доярки на животноводческой ферме в крайнем Заполярье, куда свежая пресса, политические анекдоты, иголки для примусов и тушь «Луи Филипп» поступают только с началом летней навигации.

И был еще один нюанс наших «методических посиделок», который как-то по-особенному согревал мою изрядно огрубевшую в скитаниях душу: чем глубже продвигалось мое ознакомление с некоторыми деталями предстоящего, чем откровеннее и смелее рассказывала седоголовая Паулина о весьма и весьма щепетильных нюансах предстоящей командировки, тем явственней я осознавала приближение финала, начала хоть какого-то шевеления воздуха, когда я, подобно застоявшейся в товарном вагоне скаковой лошади, смогу наконец вырваться на простор дистанции и сломя голову, ни о чем не думая, помчаться к финишной ленточке. Моя любимая подруга хорошо знала это мое нетерпеливое состояние, которое с присущей ей наблюдательностью привычно называла «пионерским костром в жопе».

С течением времени я постепенно разобралась, что в истоках фельдфебельских замашек Паулины и навязанного ее железной рукой казарменного режима лежали, конечно же, не врожденный преподавательский садизм, а острый дефицит времени — она очень торопилась. Или, правильнее сказать, ее очень торопили. Потому-то так внезапно и увесисто свалившаяся мне на голову наставница-психологиня, словно с цепи сорвавшись, стремилась вбухать в мою голову такое количество информации, что в обычной обстановке я бы, пожалуй, все это никогда не осилила. Но к тому моменту я уже как-то сжилась с психологией профессиональной безработной, мозги которой вряд ли могут быть востребованы по назначению; я как-то незаметно забыла, когда в последний раз садилась за свой рабочий стол в редакции и что-то писала, редактировала, с кем-то спорила, о ком-то по- бабски, беззлобно сплетничала… Было совершенно очевидно, что время и события, приведшие меня в конце концов на фантастически красивое побережье Мексиканского залива, стимулировали активную работу моих инстинктов, но не мозга. До Паулины я ни о чем не думала, а только подставляла руки, чтобы смягчить удары, сыпавшиеся на мою голову со всех сторон, когда я из последний сил, на голых рефлексах, ЗАЩИЩАЛАСЬ. Паулина же, загружая меня все новой и новой информацией, впервые за долгие месяцы моих спровоцированных скитаний по свету напомнила о таких привычных, но, увы, изрядно подзабытых понятиях, как самообладание, интеллект, достоинство, интонация, психологический настрой…