— Здесь есть кто-нибудь? — громко спросила я по- французски и на всякий случай остановилась.

— Госпожа Мальцева, вы прекрасно выглядите! — французский Уолша, появившегося в противоположном от меня конце коридора, явно нуждался в более интенсивной практике.

— Моим врагам! — пробормотала я себе под нос по-русски, изображая на лице довольно жалкое подобие благодарной улыбки и направляясь в сторону хозяина.

Он протянул мне сухую и крепкую, как доска, ладонь.

— Добрый вечер, Вэл. — Уолш как-то странно посмотрел на меня и улыбнулся, — Вы позволите мне называть вас так или придумаем что-нибудь другое?

— Мне нравится это имя.

— Валентина звучит грубее, не так ли?

— Валентина постоянно напоминает мне, откуда взялась Вэл…

Он хмыкнул, очень аккуратно взяв меня под локоть, и развернул в сторону огромного холла с неизменным камином и изобилием мягкой мебели. Занимавший целиком угол у широкого зашторенного окна черный рояль, уставленный фотографиями в рамочках и подсвечниками, смотрелся здесь так, словно его внесли по ошибке, перепутав адрес.

— Вы голодны?

— Вы пригласили меня на обед?

— А разве вам этого не сказали?

— А мне должны были об этом сказать? — Я села на огромный диван с высокой спинкой и одернула юбку.

— Но вы же ехали не одна, не так ли?

— А вы этого не знаете?

— Я вот думаю, кто из нас первым скажет предложение без вопросительного знака в конце?

— А вы как думаете?

— Значит, не вы.

— Извините, — пробормотала я, продолжая сражение с подолом юбки.

— Любите равиоли?

— Я не знаю, что это такое.

— Поверите мне на слово, что это очень вкусно?

— Ну, должна же я хоть во что-то верить.

— Вы очень расстроены, да, Вэл?

— Вы правы господин Уолш…

— Генри. В Америке даже к бабушке обращаются по имени и на ты.

— Вы правы, Генри, я очень расстроена. Может быть, отложим пока ваши… равиоли и поговорим об этом?

— Давайте лучше пообедаем, а все дела — потом.

— Тогда, в Буэнос-Айресе, вы решили мою судьбу без обеда.

— Тогда я вас толком не знал.

— Вы хотите сказать, что с кем попало не обедаете?

— На вилле, принадлежащей Центральному разведывательному управлению США?! — Уолш совершенно искренне (так, во всяком случае, мне показалось) пожал плечами. — Никогда!

— Я очень боюсь конспиративных вилл, Генри.

— У вас есть на это причины.

— И не только на это.

— Вы не возражаете, если мы поедим на кухне?

— А нельзя куда-нибудь поехать? В кафе или в ресторан? Я, видите ли, две недели находилась в замкнутом пространстве…

— Увы, пока нельзя. — Уолш чуть нажал на «пока».

— Один вопрос, — я автоматически подняла руку, как когда-то, в школе, — С Юджином все в порядке?

— Абсолютно.

— Я его увижу?

— Конечно увидите.

— Но не сегодня?

— Но не сегодня.

— Значит, то, о чем вы собираетесь со мной поговорить, его касаться не будет?

— Вэл, давайте все-таки вначале пообедаем, — Уолш поднял обе руки, словно сдаваясь. — Вы молоды, умны, в вас сосредоточено огромное количество энергии. А мне, пожилому человеку, необходимо вовремя и качественно питаться, чтобы поспевать за вами.

— А вы хотите за мной поспеть?

— Я должен! — улыбнулся Уолш. — Это же моя работа, Вэл. И я не тороплюсь на пенсию.

— Пенсионерам в Америке мало платят?

— Пенсионерам в Америке не дают работать.

— А обед вы приготовили сами?

— Хороший вопрос! Вы знаете, я очень люблю готовить, — Уолш, который так и не садился, сделал приглашающий жест. Я встала и покорно поплелась за хозяином в другой конец холла. — Но сегодня готовил не я. Мне так хотелось произвести на вас хорошее впечатление, что я пригласил на обед еще одного человека. Когда-то, кстати, именно он учил меня делать равиоли, пиццу, лазанью и прочие прелести настоящей итальянской кухни…

Следуя за Уолшем, я миновала довольно просторную комнату, уставленную компьютерами и книжными полками, и оказалась в ослепительно белой, похожей на операционную, кухне. Единственным разнообразием в этой стерильной цветовой гамме был черный, без скатерти, стол, уставленный приборами и бокалами. В центре горела толстая свеча, накрытая пузатым стеклянным абажуром. А в торце стола, строго напротив двери, сидела белая как лунь — в тон кухне — женщина.

— Познакомься, Паулина, — пророкотал Уолш, — это и есть наша гостья, мисс Валентина Мальцева, о которой я тебе так много рассказал.

Женщина встала, обошла стол и протянула мне руку:

— Здравствуйте, Валя.

— Здравствуйте, — ответила я, чувствуя, что происходит нечто несуразное. Мне понадобилась ровно секунда, чтобы сообразить: женщина разговаривала со мной по-русски.

Мое замешательство было настолько очевидным, что Паулина улыбнулась и положила мне обе руки на плечи:

— Чему вы так удивились? По происхождению я русская. Правда, воспитывалась не в России, но, благодаря родителям, сумела сохранить язык. Как видите, все очень просто. Впрочем, мы еще успеем об этом поговорить…

— Дамы, к столу! — потребовал Уолш. — Или, чтобы заглушить аппетит, я возьмусь за сигару и тогда уж точно испорчу всем прекрасный обед…

Обед прошел в почти ненарушаемой тишине. Все, казалось, были поглощены действительно прекрасно приготовленными блюдами. Я же, чувствуя себя не в своей тарелке, молчала. Мои мысли витали где-то далеко от лазаньи и чудесного легкого вина, которое то и дело подливал мне Уолш. «И за это ты тоже заплатишь, Валентина, — как-то отстраненно, словно меня все эти размышления и вовсе не касались, ворчала я про себя, не очень убедительно ковыряясь в живописном салате. — Мне вынесли очередной оправдательный приговор и теперь будут думать только о том, как использовать меня с максимальной эффективностью. Как это говорил Витяня? Неотработанный ресурс, кажется. Точно! Я — не до конца отработанный ресурс. Все как в пионерском лагере: поели, ребятки? А теперь — все на трудовой десант! Поможем нашим колхозникам собрать богатый урожай и засыпать его в закрома Родины! Юджина нет — он здесь явно лишний. Что они придумали? Что им нужно от меня на этот раз?..»

В ходе этой молчаливой трапезы мне удалось как следует разглядеть Паулину. Определить ее возраст было непросто. Скорее всего, Паулине было лет 65–70. Впрочем, разобраться в этих нюансах могла только женщина. Ее неестественно гладкое, без единой морщины, по-девичьи чистое лицо красноречиво свидетельствовало о том, на что способна пластическая лицевая хирургия в развитой капиталистической стране. Паулина была абсолютно седой, но как раз седина и подчеркивала ее внешнюю моложавость. Эффект был удивительный, я только потом поняла, в чем, собственно, заключен фокус: на фоне белых волос особенно выразительно смотрелись глаза этой женщины — черные, чуть удлиненные к вискам и какие- то пронзительные, проникающие. Паулина источала ощутимую энергию, на нее все время хотелось смотреть, любое слово, реплика, оброненные ею во время нашего обеда, неизменно вызывали внимание.

Совсем некстати вспомнилась моя незабвенная подруга, которая всегда очень остро чувствовала надвигающуюся опасность — какой-то особенный подвид интуиции. Она заранее, еще до того, как вскрывала конверт, точно знала, приятным будет письмо или печальным. Она невзлюбила моего интимного друга-редактора еще когда мы только переживали с ним упоительный период взаимного увлечения, с цветами, спонтанными, незапланированными встречами где попало и без упоминаний времени, когда заканчивается заседание бюро и надо расходиться по домам. Ее резюме было убийственным: «Тебе с ним не просыпаться!» — сказала она как-то. Как в воду смотрела. Только одного не учла моя многоопытная подруга — что ему, бедненькому, теперь уже вообще ни с кем не проснуться…

Я вдруг представила, что моя подруга сидит здесь, за этим столом, и вместе со мной наблюдает за Паулиной, изучает ее, как это могут делать только бабы — въедливо, придирчиво, до оттенка помады на губах, до тональности крема на лице, до крохотной заусеницы на пальце… Я настолько унеслась в прошлое, что увидела свою подругу с убийственной, а от того тоскливой, очевидностью: с погасшей сигаретой, прилипшей к верхней губе, в одной комбинации, раскладывающей на своем колченогом столе один и тот же пасьянс. Я знала ее страшный приговор, ее формулу дурного предчувствия, и всякий раз с какой-то даже дрожью где-то внутри, под грудью, ожидала, что вот сейчас она сплюнет сигарету, смешает замусоленные карты, с элегантной небрежностью поправит бретельку комбинации и скажет: «Всем на фиг с пляжа! Немедленно!!»