Литниковая система, созданная усилиями группы «Искатель» во внеурочные часы, стремительно производила «лотосы», не требовавшие дополнительной обработки. Создавалась установка полулегально: лишь с ведома Лалевича. Изготовлением небольшой детали «искателевцы» собирались начать пересоздание двигателя на высококачественной основе.

Тем не менее производительность установки внесла оторопь в ряды ее создателей: подлежало ликвидации формовочное отделение, сокращался объем работ на обрубочно-шлифовальном участке. Предварительная прикидка показала, что литниковая система высвободит около полусотни рабочих. Куда их девать? Понятно, пристраивать у себя же на заводе, что сопряжено со всяческими человеческими, номенклатурными, финансово-экономическими сложностями. Завершается, кроме того, проектирование новых систем. Совсем обезлюдеет литейно-формовочный цех, а за ним — модельный. Большинство цеховых рабочих в пожилом возрасте. По их расчетам нынешние заработки должны принести им пенсию с предельным «потолком» — в сто двадцать рублей. Разливщиков, литейщиков, вагранщиков, кто не отработал положенных десяти лет, чтобы иметь право уйти на пенсию в пятьдесят, надо приткнуть куда-то на горячие специальности, но некуда, необходимо переучивать, а к этому они относятся с чувством взрыва — протесты, угрозы, тяжбы. На заседаниях заводского комитета профсоюзов, где разбирались жалобы об упразднении отмирающих специальностей, плакали даже мужчины.

Но установка готова, может великолепно действовать, хотя и называется опытной, и кадровых перемен не избежать.

«Искателевцы» обратились к главному инженеру Мезенцеву. Он медлил с ответом, потом посоветовал «заморозить» литейную машину на неопределенное время. Позже он вызвал к себе Лалевича и посоветовал ее разобрать. Лалевич не внял совету. Мезенцев выразил гневливое удивление.

Он вынудил Лалевича доложить о происходящем директору «Двигателя» Тузлукареву.

Тузлукареву было все известно, но он делал вид, что находится в неведении. Завод вытягивал план. Двигатели, производимые им, судя по данным отраслевой статистики, выходили из строя не чаще, чем двигатели других заводов. К тому, что при этом гибли люди, он не оставался безразличен, но и не одобрял душевных мук тех своих подчиненных, которые страдали комплексом вины. Машинная цивилизация — убыстрение движения, а убыстрение движения увеличивает вероятность катастроф и трагических случайностей.

Тузлукарев считал, что улучшать качество «лотосов», да и других отливок, можно и при теперешней технологии. Как и главный инженер, он представлял себе, что установка «Лотос», узаконь он ее, взорвет изнутри удобный уклад заводской жизни и потребует огромных перемен. Года три придется вкалывать буквально без передышки, чтобы технологические новшества приобрели привычную стабильность.

Хочу заметить, что дальше мне тесно оставаться в пределах Натальиных рассказов, поэтому я обогащу их подробностями, которые отложились в моей памяти, благодаря общению с людьми, причастными к несуразной и странной (может, не такой уж несуразной и странной?) истории установки «Лотос». Да, я все меньше удивляюсь таким историям, а также подобным хозяйственным и руководящим ситуациям: горько, но они приживаются у нас и все чаще заставляют думать о катастрофах.

Сверкает и жужжит листва тополей.

Заводское старинное здание — кирпичная кладка цвета черноватой вишни.

Коридор. На стенах копоть и пыль.

Глазок в стальной двери.

Касьянов заглядывает в глазок.

За стальным столом, перед пустыми рядами стальных скамеек, сидит Лалевич.

Касьянов входит в помещение, садится на ближнюю к столу скамейку. Так и не подняв головы, Лалевич говорит ему (в тоне полная отрешенность):

— Я сложил с себя обязанности начальника цеха.

— И все ж я к вам, товарищ Лалевич.

— Зачем?

— Мне предложили ваше место.

Лалевич поднимает удивленные глаза.

— Когда-нибудь вы задумывались, — спрашивает он, — как маленький кусочек планеты становится метеоритом?

— Вы к чему?

— Я уже ни к чему. Имя-отчество?

— Марат Денисович.

— Фамилия?

— Касьянов. Член партии. Имел взыскание. Служил в Советской Армии. Бывал за границей. Женат. Не судился.

— Здоровье?

— Масло коровье.

— Серьезно.

— Было.

— Самостоятельность?

— Слишком самостоятельный.

— Образование?

— Высшее и разное. Кандидат технических наук.

— Цех принимать не советую.

— Почему вы отказались от должности?

— Поднялся из формовщиков и возвращаюсь в формовщики.

— Уходите на рабочее место?! Не потянете.

— Не потяну, значит, протяну.

— У вас, по моим сведениям, передовой цех?

— Искусство делать план. Не обещаю, Марат Денисович, что вы тоже сумеете делать план.

К тому же вишневому зданию идут трое рабочих. Коренником на полкорпуса впереди двух других шагает бригадир слесарей Кондрат. Погожий день и особое задание, полученное от самого главного инженера Мезенцева, настроили его на торжественный лад.

— Сотворим пустыню Кара-Кум! — кричит он, притискивая к бокам своих пристяжных спутников.

Маленький, по-монгольски скуластый, говорит:

— Эх, завалиться бы сейчас в тень, придавить минуток шестьсот.

Третий — юноша с длинными, до плеч, волосами — спрашивает коренника:

— Кондрат, он как сказал: разобрать литейную установку или сломать?

— Сотворим пустыню Кара-Кум.

— Я слыхал, будто бы эта установка уникальная.

— Бей, круши, не давай опомниться.

Разливщики Булейко и Самохин несут ковш с дюралюминием. Булейко заметил, что Кондрат присоединяет шланг пневматического молотка, к воздухопроводу. Самохин сердится, что Булейко сбавил поступь.

Когда они заливают дюралюминий в форму, Кондрат пытается отыскать паз в кладке, чтобы начать ее разрушение. Кладка добротная: некуда приткнуть носок зубила, и тогда Кондрат притыкает зубило к шву между кирпичами.

Дыдыканье молотка. Из-под зубила вьется пыль. Булейко задерживает заливку. Его напарник рявкает:

— Брак, черт побери, получится!

Булейко давит ручки вниз, ставит ковш на пол, бежит к литейной установке.

Кондрат опять притыкает зубило к шву, яростно давит.

Булейко оттаскивает его в сторону. Кондрат ярится, прет на Булейко, наставив на него, как штык, зубило.

— Взбесился, чи шо? — кричит Булейко, отступая.

— Приказ главного инженера.

— Главный того... — Булейко крутит согнутым указательным пальцем у виска.

Кондрат предупреждает Булейку:

— Не мешай — продолблю.

— Самохин... — Булейко делает жест в сторону Кондрата. — Держи.

Булейко бежит к воздухопроводу. Кондрат было бросается за ним, но на нем повисает Самохин.

С клещеватым Самохиным на загорбке Кондрат подбегает к воздухопроводу, но поздно: Булейко успел отключить молоток от воздушной «нитки».

Лалевич с Касьяновым наблюдали и за тем, как орудовал Кондрат молотком, и за тем, как ему помешали разливщики.

— Ну-к зови начальство, — грозно обратился Кондрат к Булейко.

Самохин, все еще виснувший на нем, сказал тоном забавника:

— Начальство — тю-тю, у нас коллективное руководство.

Кондрат принялся скакать, стряхивая Самохина с себя. Хохочут плавильщики, разливщики, формовщики, наждачницы, стянувшиеся к литейной машине.

К ним подошли Лалевич и Касьянов.

— Начальник, — тяжело дыша, обратился к Лалевичу Кондрат, — я человек подневольный.

Лалевич вскинул плечи, как бы недоумевая и вместе с тем не протестуя.

Он молчал, и все молчали.

Кондрат отнял кувалду у своего монголоватого товарища.

Касьянов спросил Кондрата:

— Что, собственно, происходит?

— Главный велел ликвиднуть, как класс, ту сооружению, — показывает на литейную машину. — Ваши работяги наскакивают.

Б у л е й к о. Машина новая. Во! Творческая группа у нас при заводе имеется. Группа «Искатель». Инженеры, из рабочих имеются. Персонально я — разливщик Булейко. Вы не из горкома?