— Значит, в Сибирь… — в раздумье повторил Шатеркин.

Он думал теперь о том, не совершил ли он ошибку, до сих пор не задержав этого человека.

Сергей Владимирович на этот раз отправился к капитану Шатеркину без предварительного звонка по телефону. Вошел как всегда шумно, суетливо и уже в дверях крикнул:

— Извините, извините, Николаи Иванович, за столь беспардонное вторжение. Здравствуйте!

— Здравия желаю, Сергей Владимирович! — удивленный столь неожиданным появлением Данилина, поднялся навстречу Шатеркин. — Всегда рад вас видеть.

— Спасибо на добром слове. Спасибо…

Данилин сел, отдышался от быстрой ходьбы.

— Удивляетесь?..

— Да нет же, Сергей Владимирович!

— Пожалуй, не скоро бы я пришел к вам, — заговорил Данилин. — Очень не скоро, если бы сегодня не встретил студентку Пылаеву…

Шатеркин насторожился.

— Вы понимаете?.. Нет, вы ничего не знаете… Я все бросил… бросил и прибежал сюда. Именно прибежал.

Данилин торопливо подвинулся вместе со стулом к столу, за которым сидел Шатеркин.

— И в чем же дело, Сергей Владимирович? — как можно мягче спросил Шатеркин.

Профессор взглянул на дверь, отодвинул в сторону стоявшие перед ним настольные часы, будто они мешали ему своим однообразным унылым тиканием, задумался на одно мгновение и поднял глаза на Шатеркина.

— Вы, конечно, знаете результаты ревизии архива?

— Да, знаю.

— Очень хорошо. Но вы никак не можете предполагать, что дело этого злополучного Лукашки — мое первое следственное дело, если его можно так назвать.

— Ваше следственное дело?!

— Да, и, к сожалению, как всякий первый блин, оно прошло неудачно, комом… — Данилин сокрушенно покачал головой. — И вот теперь-то, Николай Иванович, я могу с полной ответственностью сказать, что эта так называемая «частная переписка» похищена не случайно. Да, да, вы не перебивайте меня вопросами, я расскажу все, что вас интересует. Этот Лукашка и сейчас стоит у меня перед глазами.

Данилин машинально взял стакан, отпил два коротких глотка воды, затем, откинувшись на спинку стула, продолжал:

— Помню, сижу я с этим дитем тайги в просторной сибирской избе, спрашиваю его, а он молчит как камень.

— Ты, спрашиваю, не глуховат? — Молчит. Поглядывает ка меня раскосыми хитрыми глазами и молчит. — Спрашиваю его: медведей бьешь?

— Бывает, попадается.

— А соболей как, добываешь?

— Бывает…

— Тайменей и хариусов, наверно, много ловишь?

— Бывает, однако, имаем мало-мало.

— А куда всю добычу сбываешь?

— Немного кушаем, немного, бывает, продаем…

— И все «бывает, бывает, бывает». Отвечает, а сам, шельма, о другом думает, сверлит меня глазами, неужели, дескать, весь разговор будет о соболях и тайменях идти!

— А скажи, пожалуйста, почему ты с белыми хотел удрать? — начинаю подходить ближе к делу и в упор гляжу на него.

— Не знаем.

— А кто должен знать?

— Не знаем.

— Хозяин твой куда девался? Куда Дурасов ушел?

— Ничего не знаем, комиссар-начальник.

— Когда ты с ним последний раз встречался?

— Однако тоже не знаем.

— А ты вот что, Лукашка, перестань валять дурака и рассказывай, куда вы с хозяином золото упрятали?

Молчит и даже будто удивляется, как это можно с таким хозяином, как Дурасов, запрятать куда-то золото? Он, мол, ничего этого не знает, впервые слышит. Вот так мы с ним и беседовали. Хозяин прииска Дурасов так надрессировал этого медведя, что он тогда, кроме него, никого не признавал, был предан ему, как добрый охотничий пес. Лет двадцать, а может быть и того больше, Дурасов и Лукашка колесили по присаянской тайге. И, видимо, уж не столько их интересовали маралы и соболи, сколько золотоносные ключи и скрытые в скалистых горах жилы.

Данилин все больше увлекался рассказом, давно минувшие дни становились ближе, яснее.

— Об охотничьем мастерстве этих зверобоев в то время слагались удивительные легенды, — продолжал он. — О Лукашке и говорить не приходится — это прирожденный следопыт, но и Дурасов, по рассказам, стрелял с отменной точностью. Когда хозяин и его егерь задерживались на главном стане — так назывался приисковый поселок, — жители ежедневно были свидетелями такой сцены. Утром Лукашка с большой трубкой в зубах выходил из своей избы — она стояла против дома хозяина, — и только он появлялся у ворот, как с балкона двухэтажного дома раздавался выстрел. В зубах у Лукашки оставался длинный расщепленный чубук, трубки как не бывало! Дурасов быстро спускался с балкона и шел ему навстречу. «Ну как, жив здоров, зимогор?» — «Нишево, живем мало-мало…» Хозяин посмеивался, лез в карман и кидал в руки Лукашке серебряный целковый и новую трубку. Ну, уж коль я заговорил о Дурасове, надо несколько подробней осветить эту, так сказать, историческую фигуру. Много я встречал в те горячие годы всяких хозяев. Попадались среди них и худые и добрые, и большие мошенники и малые, но такой канальи не встречал. Захотелось ему как-то по дешевке кое-какие машины в тайгу завезти, прииски механизировать. Что, вы думаете, он сделал? Опубликовал в английской промышленной газете объявление о том, что он — владелец золотоносных приисков в Сибири — продает по сходной цене принадлежащее ему месторождение. В ту пору вокруг сибирского золота разыгрывалась такая же лихорадка, как на пресловутом Клондайке. Сейчас же нашлись покупатели и приехали осматривать золотую землю. Но прежде чем повести предприимчивых английских дельцов на месторождение, Дурасов послал туда все того же Лукашку и вручил ему два десятка патронов двенадцатого калибра, заряженных не дробью, а золотым песком.

— Какой хитрец! — воскликнул Шатеркин.

— Лукашка понимал своего хозяина с полуслова, — продолжал Сергей Владимирович, — он добросовестно расстрелял куда следует эти заряды, а когда хозяин и покупатели приехали на место, гостелюбивый егерь встретил их по русскому обычаю — с хлебом и солью, угостил с дороги рябчиками, поджаренными на вертеле. Проголодавшиеся англичане, говорят, с отменным аппетитом уплетали Лукашкиных рябчиков, не подозревая никакого подвоха. После сытной еды и отдыха начали торговаться. Дурасов заломил такую цену за месторождение, что англичане сразу опешили и чуть было не на попятную. «Да знаете ли вы, что покупаете?! — начал выходить из себя хозяин. — Тут, дорогие господа, лежат миллионы и миллионы фунтов стерлингов! Возьмите пробу!

Пришли рабочие, стали копать. Где ни возьмут пробу, там и золото. Загорелись у покупателей глазки, затрясло их. Поторговались еще немного — и то больше для приличия — да по рукам.

Через полгода этот прииск гремел по всей южной тайге. Англичане назвали его «Божьим даром». И пошли в тайгу машины, материалы, из деревень потянулся народ на хорошие заработки.

Дурасов и Лукашка поглядывали на все это с усмешечкой.

А когда все машины завезли на месторождение, установили, пустили в ход, золота и не оказалось. Вот тебе и «Божий дар!» С яичницей, как принято говорить. Прогорели бедные англичане на «Божьем даре», так прогорели, что еле живыми из тайги выбрались. Народ поднялся: заработка нет, начались забастовки. Англичане побросали все — и давай бог ноги. А Дурасов только этого и ждал. Расчеты его были очень просты: все оборудование и материалы, с таким трудом завезенные англичанами, остались ему за бросовую цену. И золото он нашел, только не в этой горе, а рядом… Богатейшее месторождение! Надо полагать, что все это было известно ему раньше. Рекой полетело золото в карманы Дурасову…

Шатеркин молчал. Живое воображение рисовало перед ним по-своему хитрого но зачумленного безысходной темнотой Лукашку, до безумия преданного хищнику Дурасову, волшебную в своей красоте и богатстве тайгу, и хотя он чувствовал, что рассказ профессора уводит их от конкретного дела в сторону но не решался помешать ему. Теперь история с похищением этой загадочной папки прояснялась.