— Есть ли другой ход в помещение архива? — спросил Шатеркин неожиданно.

— Другого хода, кроме той лестницы, которая начинается сразу за нашей дверью, кажется, нет.

— А всегда ли было так темно на этой лестнице?

— Этого не замечал, — виновато ответил Тагильцев.

— Однако какой же вы ненаблюдательный человек Семен Захарович: «не помню», «не замечал», «не слышал». А еще гвардии сержант запаса называетесь, — не сердясь, посетовал капитан.

— Да если бы я знал, товарищ капитан, что эта чертова лампешка, которая не горит на нашей лестнице, осветит эту тайну, я бы день и ночь дежурил возле нее и выходных бы с администрации не потребовал.

— Это как в той русской пословице: если бы знал, где упадешь, соломки бы подостлал.

Тагильцев припал грудью к столу, отодвинул от себя голубую стеклянную подставку с искусственными цветами.

— Он сгубил Власа. Он… Теперь-то мне кое-что понятным становится.

— А что именно?

— Вспомнил один случай.

— Расскажите.

— Однажды я спросил у Власа, кто этот человек. Керженеков немного смутился и махнул рукой. «Да так это… фронтовой знакомый»— и замял разговор. А вот теперь я по-другому понимаю этот случай. Он фронтовик, я фронтовик и тот был на фронте, так чего Влас не познакомил меня со своим другом, а? Как вы думаете, товарищ капитан?

— Вам лучше знать, Семен Захарович, — мягко ответил Шатеркин. — Вы земляки и старые друзья.

— Схитрил, — вздохнул Тагильцев. — Но ведь раньше у него никаких секретов от меня не было, почему же он стал хитрить?… Выходит, есть какая-то причина.

Для Шатеркина эта деталь не имела теперь того непосредственного значения, какое бы она могла иметь два-три дня назад. Он был уверен, что Тагильцев говорит о том же самом лице, о котором писал в своей записке старший лейтенант Котельников, о котором рассказывали ему Миша и Толик. Перед капитаном сейчас вставала новая задача: найти этого человека. Поэтому Шатеркин настойчиво расспрашивал парикмахера о том, каковы его приметы: походка, разговор? Какая на нем одежда, обувь? Всегда ли он приходил в одном и том же костюме? Не встречался ли он с кем-либо еще из работников Управления горного округа? Тагильцев теперь уже ни о чем не спрашивал, он едва успевал отвечать, и то сбивчиво, поверхностно. Видно было, что он изрядно устал. Наконец капитан поднялся.

— Что, устали? Не в привычку такое занятие?

— Никак нет, товарищ капитан.

— Не признаетесь? Сержантское воспитание: устал, но молчи, чтобы другие не уставали, — тепло улыбнулся капитан. — Я-то вижу, что вы устали больше, чем за целый день работы.

— Лишь бы на пользу пошло, — застенчиво улыбнувшись, сказал Тагильцев.

— Это будет видно потом, Семен Захарович, а пока наш разговор закончим и, конечно, сохраним его втайне.

— В этом не сомневайтесь, пожалуйста, — торопливо ответил Тагильцев.

— Вот и хорошо. Перерыв ваш закончился, там, кажется, кто-то идет…

Шатеркин забежал к себе в отделение, с нетерпением открыл сейф и достал пистолет Керженекова.

— Да, тоже с крестом! — задумчиво произнес он, подкинул пистолет на ладони и положил на место, — Однако странно…

Он сел за стол, обеими руками обхватил голову и устало закрыл глаза. Нахлынувшие воспоминания унесли его далеко из этого тихого рабочего кабинета.

Военная весна 1945 года. Капитан вспомнил Вену. Тогда она только что оделась зеленью и цветами. На рабочих окраинах еще поднимался дым заводских пожаров, но он не мешал пробуждению весны, не мог закрыть теплого ласкового сияния солнца. Большой город в торжестве и веселье встречал победу над фашистами. Прямо на улицах города звучали нежные мелодии Штрауса. В пестром и шумном людском потоке, среди светлых майских костюмов и легких, как дымка, платьев девушек мелькали грубые фронтовые гимнастерки советских солдат, принесших освобождение и мир в измученный город. Возле каждого русского солдата — толпа, хоровод девушек-вёнок. Солдат обнимают и целуют, как братьев, украшают цветами пропахшие дымом пилотки пехотинцев, тяжелые шлемы танкистов. Цветы — всюду, их великое море: розовых, белых, как первый снег, голубых, как небесная лазурь.

И вдруг вечером в разгар веселья младшего следователя военной прокуратуры лейтенанта Шатеркина отыскал дежурный офицер и, отозвав в сторону, тихо и торопливо сказал: «Лейтенант Шатеркин, вас ждут в штабе вместе с вашим Тайфуном. Сейчас же берите машину и езжайте…»

Получив в штабе необходимые указания, Шатеркин и дежурный офицер, усадив в машину Тайфуна, выехали на происшествие. Автомобиль летел глухими безлюдными улицами, темными переулками. С обеих сторон громоздились хмурые, неосвещенные здания рабочих кварталов, безжалостно исклеванных американскими бомбами. Отсюда начинался район крупных промышленных предприятий австрийской столицы — Флорисдорф.

В свете фар появился солдатский патруль, машина резко свернула в переулок и остановилась в подъезде большого серого дома.

— Вот и приехали, — выпрыгнув из машины, сказал офицер. — А теперь нам как-то надо сюда пробраться…

Свет не горел во всем здании. Офицер осветил электрическим фонарем тяжелую дверь в тусклой медной оправе, и они вошли в пустынный вестибюль. Здесь — всюду мешки с песком и опилками, разбитые ящики, упаковочная стружка, битое стекло и другой хлам, натасканный фашистами еще в дни подготовки города к обороне. Из вестибюля они прошли в зал с высоким голубым сводом, подпертым дорическими колоннами, поднялись по узкой винтовой лестнице и скоро оказались в богато обставленном кабинете. Трепетный свет сальных свечей, неизвестно как попавших сюда, чуть-чуть озарял мрачные стены, большой письменный стол, заваленный бумагами, громоздкую старинную мебель. Шатеркин засветил фонарь. На тяжелом китайском ковре, возле стальной несгораемой кассы, искусно заделанной в стену, лежал человек с пробитой навылет грудью. Касса была вскрыта автогенным аппаратом и ограблена.

Сейчас этот эпизод с удивительной ясностью вновь встал перед глазами Шатеркина. Тогда он неторопливо подошел к кассе, ярким лучом фонаря осветил ее содержимое: разбросанные в беспорядке деловые бумаги, банковские чеки, остатки мелких денег… Внимательно осмотрел взломанную дверцу, разобранный замок и так же, как сегодня, увидел на поверхности сейфа небольшой латинский крест. «Что за царапина? — подумал тогда Шатеркин. — И совсем свежая… Какой-то нелепый крест».

Тайфун горячо повел розыск. След грабителей еще не успел «остыть», поэтому собака шла так напористо и азартно, что Шатеркин едва удерживал в руках сворку. Тайфун вывел его на лестницу, потом в нижний полуподвальный этаж, оттуда через черный ход на улицу. Вскоре след свернул в темный подъезд, оттуда в переулок и пошел к Дунаю, потом — в Деблинг, в район роскошных особняков, занятых американскими офицерами, дельцами всех званий, газетными писаками, международными шпионами. Шатеркин, с величайшим усилием сдерживая осатаневшего от азарта Тайфуна, остановился на гранитной набережной «Дунайского канала». Дальше идти нельзя — там американская зона. Там господствуют другие законы, законы бизнеса, морально оправдывающие все средства обогащения, в том числе и уголовные…

Шатеркин быстро поднялся и подошел к карте. Начинала разбаливаться голова, глухо и неприятно гудело в висках.

Да, то была Австрия, немного наивная и лирическая Вена… А это наш город, отстоящий от границы на тысячи километров. Там была ограблена богатая австрийская торговая фирма, а один из ее управляющих, не вовремя оказавшийся в кабинете, убит грабителями… Здесь пока не известны мотивы убийства и убит не управляющий, обладатель крупного капитала, а простой архивариус… Там орудовала шайка американских гангстеров, привезенных из-за океана вместе с американской тушонкой, — здесь должно быть что-то другое.

Но способ, которым вскрыты оба сейфа, одинаков, а крест… не могут же случайно оказаться такие царапины и на пистолете и на сейфах.

Шатеркин задумался. Он хорошо понимал, насколько серьезны и ответственны эти различия и совпадения.