Я еще раз попытался оставить прапорщика Немно в тылу, но наш цыган стоял на своем. Я обратился к штабс-капитану Дьякову, но тот, переговорив с прапорщиком, резонно рассудил, что рана у него легкая, а офицеров у нас и так не хватает. Он был прав, но что-то заставляло меня не соглашаться с очевидным. Может быть то, что в последние дни прапорщик Немно перестал улыбаться, отвечал невпопад и впервые, словно забыв русский, обращался к нам время от времени на цыганском языке. Он, похоже, здорово устал, но я опасался, что это не усталость, а то, что мне приходилось часто видеть у моих сослуживцев. Тот самый взгляд – взгляд Ангела.

Переубедить мне никого не удалось, но в одном штабс-капитан Дьяков со мной согласился, – Ольгу мы оставили в Каменном Колодязе, в дивизионном лазарете, который собирался эвакуироваться в Мелитополь. Прапорщик Мишрис сделал суровое лицо, прощаясь с нашей сестрой милосердия, и как бы ненароком звякнул шашкой. Вероятно, он был уверен, что смотрится в эту минуту очень грозным и очень взрослым. Я пожал Ольге руку, и она шепнула мен, чтоб я берег себя. Насколько это возможно. Я шепнул в ответ, что мне беречься не надо. Я и так бессмертный.

Иы уходили под вечер. Отдохнувшие кони бодро бежали, впряженные в повозки, а расшалившийся Лютик то и дело пытался вырваться вперед, кося на меня лукавым глазом. Поручик Успенский ехал рядом на своей гнедой кобыле, изредка чертыхаясь, – ездить он так и не выучился. Я бы и сам охотно пересел на повозку, но не хотелось обижать Лютика. К тому же, мы торопились.

Спускалась ночь, зарево на горизонте росло, и до нас все отчетливее доносился грохот канонады. К полуночи мы прошли Терны, и разрывы стали еще слышнее – Каховка была рядом. Через полчаса колонна остановилась. Штабс-капитан Дьяков коротко побеседовал с кем-то из штабных, прибывших из Каховки, и сообщил, что части Андгуладзе и конница Барбовича ведут бой на окраине города, но из-за Днепра подтягиваются свежие силы красных и, по слухам, через реку переправляются танки. Мы должны были спешить – в Каховке каждый штык был на счету.

Дорога потянулась на высокий холм, мы поневоле замедлили ход, но тут Лютик заржал и в несколько мгновений одолел подъем, буквально взлетев на вершину. В лицо мне ударил красный свет, и я непроизвольно дернул поводья. Лютик удивленно заржал, но дисциплинированно остановился.

Холм был высок, и вся Каховка лежала, как на ладони. Огненное зарево затопило полнеба, и недвижная гладь Днепра казалась розовой. Город горел, пламя рвалось ввысь, и сквозь него лишь кое-где проглядывали черные коробки домов. Разрывы снарядов сливались в сплошной гул, еле различимо стрекотали пулеметные очереди. Я стоял, не в силах тронуться с места и отвести глаза от красного зарева. Рядом со мною придержал свою гнедую поручик Успенский и тоже недвижно застыл, глядя вперед. Неподалеку заржал еще один конь – прапорщик Мишрис остановил Злыдня и нерешительно гарцевал на месте, поглядывая то на нас с поручиком, то на горящий город. Наш отряд уже почти перевалил вершину холма, и тут к нам присоединился прапорщик Немно, который бросил лишь беглый взгляд на панораму Днепра и попытался пришпорить коня. Но конь вдруг споткнулся, еле удержавшись на ногах; прапорщик что-то закричал ему по-цыгански, дернул удила, от чего конь взвился свечкой и поскакал вниз.

Тут заржал Лютик. Я помотал головой, отганяя наваждение, и тронул каблуком его бока. Конь шагнул впред, и вслед за мной тронулись все остальные. Дорога пошла вниз, было светло, как днем, и трепещущий красный огонь окружил нас со всех сторон.

Что-то сегодня в нашем госпитале тихо. Никто не забежал ко мне в гости. Даже поручика Успенского, и того нет. Впрочем, не буду уподобляться дядюшке Евгения Онегина. И так я им всем очень благодарен. В общем-то, можно считать, что мне в той жизни повезло.

2 июля

Вадим Успенский убит вчера на дуэли. Мне не хотели говорить.

Господи! За что же ты так!

10 июля

Не думал, что еще придется писать. Но надо успеть кое-что закончить. К тому же, сегодня я могу немного приподняться, и правая рука чуть-чуть отпустила. Диктовать мне не хотелось бы – не привык.

Девять дней, как погиб Вадим. Его похоронили вместе с его убийцей – в ту же ночь марковец застрелился. В записке он просил простить его и утверждал, что не хотел убивать Вадима. Он хотел лишь сбить с его головы фуражку. Но дрогнула рука.

Мне принесли все, что Вадим Успенский оставил в наследство. Я отдал Туркулу его солдатский «Георгий», знак «За защиту Крыма» и Галлиполийский крест. Я просил Антона Васильевича положить в сумку и мои награды, но он наотрез отказался.

Неоконченную главу романа я отдал Туркулу, читать ее я не смог.

Похоже, мне осталось недолго. Наш эскулап-полковник каждый день бывает у меня и уже истощил свой запас оптимизма. Сегодня он не говорил ни о каком санатории, а только просил держаться. Я и держусь. Пока, во всяком случае.

Вчера ко мне зешел Фельфебель и говорил со мной таким непривычным тоном, что я сразу понял – дело совсем худо. Так говорят со смертельно ранеными. Очевидно, он зашел попрощаться.

Что еще… Антон Васильевич обещал Татьяне перебраться в Сербию и, по возможности, помочь устроиться. Я дал ему адрес в Праге, чтоб он сообщил Лешке Егорову. Туркул также просил мой харьковский адрес, чтобы написать, когда представится случай, но я отказался. Едва ли такая весть порадует моих родителей. Моей бывшей супруге будет, вероятно, все равно, а дочери лучше обо мне ничего не знать. У нее будет своя жизнь. Другая…

Ну, вроде, все. Можно отдавать написанное вместе с моей старой тетрадью Туркулу. Осталось одно, последнее – список наших офицеров. Жаль, что я уже не могу вспомнить всех. Всех нас, оставшихся под Ростовом, Екатеринодаром, Миллерово, Волновахой, Токмаком. Всех, у кого за спиною Флегетон.

Сорокинский отряд

Создан в декабре 1917 года.

Расформирован приказом генерала

Врангеля в декабре 1920 года.

Подполковник Сорокин

Командир отряда. Умер от тифа

Николай Сергеевич

20 февраля 1920 года. Похоронен в братской могиле на кладбище

г.Симферополя.

Капитан Греков

Погиб под селом Лежанки в феврале 1918 года.

Прапорщик Герценштерн

Погиб в селе Выселки в феврале 1918 года.

Прапорщик Лунич

Погиб под станицей Кореновской в марте 1918 года.

Поручик Леонтьев

Погиб под станицей Кореновской в марте 1918 года.

Подпоручик Клюев

Погиб под станицей Лабинской в марте 1918 года.

Прапорщик Кравченко

Погиб под станицей Новодмитриевской в марте 1918 года.

Прапорщик Лойко

Погиб под Екатеринодаром в мае 1918 года.

Поручик Сухотин

Умер от раны в ауле Гилты в июне 1918 года.

Прапорщик Лорис

Погиб под Екатеринодаром в августе 1918 года.

Подпоручик Байрамов

Погиб под Миллерово в мае 1919 года.

Прапорщик Усиевич

Смертельно ранен под Бахмутом в мае 1919 года. Умер на следующий

день.

Подпоручик Любимов

Погиб под Лозовой в августе 1919 года.

Прапорщик Полухин

Погиб под Мариуполем в сентябре 1919 года.

Штабс-капитан Обух и три офицера его роты