Дэн сообщил «потрясающую новость» Чжу Дэ и другим членам делегации, сказав, что «доклад сумбурен и нелогичен», но чувствовалось, что Хрущев потряс его. Чжу Дэ ответил: «Все, что они говорят, — это их дело. Мы здесь гости». Но Дэн не согласился: «Сталин — международная фигура. Относиться к нему таким образом — безобразие! Нельзя так третировать революционного вождя Сталина». Тань Чжэньлинь попытался примирить Чжу и Дэна: «Мы не должны безвольно соглашаться с их точкой зрения, надо иметь собственную позицию. Однако это их внутренняя политика, и мы никак не можем на них повлиять». Ван Цзясян и Лю Сяо отмолчались. После этого Дэн заявил: «Это дело имеет огромное значение. Надо доложить ЦК, а свою позицию выражать не будем». Все вместе тут же составили телефонограмму и передали в Пекин127.
Мао Цзэдуна новость из Москвы конечно же ошеломила, несмотря на то что уже в апреле 1954 года от своего посла в СССР (тогда это был Ло Фу, тот самый, который в 1930-е годы сначала боролся против Мао, а потом вместе с ним низверг Бо Гу и Отто Бруна) он получил донесение об определенном изменении отношения к Сталину в Советском Союзе128. Однако изменение изменением, но осуждение! Такое казалось невероятным!
Мао Сталина не то чтобы сильно любил (тот не раз унижал его во время их встреч в Москве), но все же исключительно уважал, считая великим Учителем и гениальным марксистом. Так что на душе у него было тяжело. Однако, немного поразмыслив, он подавил в себе первое гнетущее чувство. Как бы то ни было, но осуждение кремлевского экс-диктатора идейно раскрепощало его129. Мао мог теперь идти на любую ревизию марксистской теории, не оглядываясь на советский опыт.
Вместе с тем его да и остальных китайских руководителей не могло не возмутить то, насколько нелепо вели себя советские вожди, информируя их о докладе: представителям Компартии Китая даже не разрешили увезти в Пекин текст! Кстати, аналогичным образом Хрущев поступил и с остальными крупными компартиями (таковых помимо КПК насчитывалось двенадцать: компартии социалистических стран плюс французская и итальянская). Руководителям их делегаций тоже только показали доклад, быстро ознакомив с содержанием, после чего отобрали. Делегациям же других «братских» партий вообще ничего не сообщили. Такое небрежение действительно могло вывести из себя кого угодно130.
В тот же вечер, 27 февраля, китайскую делегацию пригласили в ЦК КПСС на небольшое совещание представителей нескольких избранных компартий, на котором с разъяснением доклада выступил Хрущев. А на следующий день Никита Сергеевич лично посетил китайцев на подмосковной правительственной даче, где те жили. И вновь растолковывал, почему Сталин нехорош, прося при этом поддержать его доклад131.
Вернувшись в Пекин 3 марта, Дэн тут же (через три часа) доложил Мао, Лю Шаоци и Чжоу Эньлаю о том, что произошло[53]. (В заседании, созванном наспех в Чжуннаньхае, приняли участие и некоторые другие руководители КНР, в том числе знакомый нам Не Жунчжэнь, а также первый секретарь Пекинского горкома и мэр Пекина Пэн Чжэнь и член Политбюро Кан Шэн.) Текст доклада Хрущева Дэн вынужден был пересказать по памяти.
После этого в течение марта Мао провел четыре совещания с членами и нечленами Политбюро и Секретариата ЦК, на которых вновь и вновь обсуждал разоблачение Сталина. Чувствовалось, что вопрос задел его за живое. А как же иначе? Дело-то касалось не только покойного «отца народов», но и самого сталинского социализма, построение которого в Китайской Народной Республике близилось к завершению. Безрассудная речь Хрущева разрушала основы модели, нанося тяжелейший удар по авторитету всех компартий социалистических стран, в том числе китайской, так как ни одна из этих организаций не могла существовать без культа личности. Все они являлись партиями вождистского типа, строились на ленинских принципах жесточайшего централизма и представляли собой структурообразующие элементы тоталитарных систем. Непосредственным образом хрущевский доклад подрывал и культ «великого кормчего», раздувавшийся в Китае не меньше, чем культ Сталина в СССР.
Последнее обстоятельство особенно волновало Мао. В голову приходили разные мысли, одна тревожнее другой: «Как воспримут осуждение культа личности Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, другие соратники? Не используют ли доклад Хрущева для дискредитации его, Председателя? Не окажется ли среди них такой же коварный человек, как Хрущев, изменивший своему вождю и учителю?»
Внешне все члены ареопага были горой за Мао Цзэдуна, но кто знал, что творилось в их душах? Хрущев-то тоже смотрел Сталину в рот, когда тот был жив. Узнав, что Чжу Дэ в Москве не разобрался в сути хрущевского доклада, Мао пришел в ярость. «Чжу Дэ ничего не понимает. И на Хрущева, и на Чжу Дэ нельзя положиться», — заявил он132.
Вечером 12 марта Мао собрал расширенное заседание Политбюро, на котором Дэн еще раз рассказал о XX съезде — теперь уже всем членам руководства наряду с некоторыми другими ответственными работниками133. К тому времени руководители китайской компартии уже смогли ознакомиться с текстом доклада, который специально для них был переведен и распечатан сотрудниками информационного агентства Синьхуа (Новый Китай), использовавшими английский перевод, опубликованный 10 марта в газете «Нью-Йорк таймс». Этот последний был, в свою очередь, выполнен с русского текста, полученного сотрудниками Сиэн-эн по своим каналам в Варшаве. Вот уж заварил кашу Хрущев! Весь мир заставил охотиться за своим докладом!
На расширенном заседании Политбюро Мао спокойным голосом объявил: «С одной стороны, сделав секретный доклад, осуждающий Сталина, Хрущев снял крышку [чтобы выпустить пар]. Это хорошо. Но с другой стороны, он наделал дел, да так, что весь мир содрогнулся… Неправильно, что по такому большому вопросу, относительно такой важной международной личности не посоветовались со всеми партиями. Ведь факты говорят о том, что в компартиях всего мира возник хаос… Я раньше думал, что Хрущев неординарный человек, довольно живой… Но сейчас увидел, что он немного страдает эмпиризмом. Придя к власти, он нуждался в нашей поддержке, [именно] поэтому улучшил советско-китайские отношения».
Все присутствующие согласились, а Дэн добавил: «КПСС по существу не отказалась от своего великодержавия. Они сделали секретный доклад, но перед этим ни к кому не обратились. Ознакомили [с ним] один раз и на этом поставили точку». В великодержавии обвинили Хрущева и Ван Цзясян, и Ло Фу (последний исполнял тогда обязанности первого заместителя министра иностранных дел).
В конце заседания, однако, Мао попросил всех еще раз подумать, как все-таки отнестись к такому большому вопросу, как осуждение культа личности134. И следующую встречу, 19 марта, начал словами: «У меня в целом впечатление довольно сумбурное, а как вы думаете, не знаю». После чего стал внимательно слушать выступавших, прихлебывая жидкую рисовую кашу из фарфоровой чашки, так как не успел позавтракать. «Я прочитал секретный доклад Хрущева с „головы до хвоста“, но не потерял аппетит», — пошутил он135.
Взяв слово, Дэн заявил: «В докладе речь главным образом идет о характере Сталина, но нельзя говорить, что в такой большой стране, в такой большой партии в течение такого большого периода из-за характера одного человека был допущен ряд ошибок»136. Как видно, Дэн искусно выводил из-под удара не только Сталина, но и самого Мао Цзэдуна. Ведь по его словам получалось, что вождь вообще не может нести персональной ответственности за ошибки и преступления, им совершенные; в ответе всегда вся партия, всё руководство. Конечно же Мао не мог не отметить старания своего выдвиженца. Подход Дэна должен был ему импонировать.
Неплохо для Мао Цзэдуна выступили и Ван Цзясян, и Ло Фу, и особенно Чжоу Эньлай. Они вновь подвергли КПСС резкой критике за ее великодержавие. В отличие от Дэна, правда, они высказали немало претензий и лично к Сталину, главным образом за то, что тот допускал ошибки в руководстве китайской революцией из Москвы. Ван, например, сказал, что и «линия Ли Лисаня, и курс Ван Мина» (псевдоним Чэнь Шаоюя, который он использовал с конца 1931 года) — всё было от Сталина, а Чжоу заявил, что раньше, «говоря о многочисленных ошибках партии, мы не упоминали СССР и обвиняли только себя. Однако на самом деле многие ошибки — отнюдь не наши, а советских коммунистов или руководимого ВКП(б) Коминтерна, [поскольку] прежде китайская партия была зависимой. Сейчас, говоря об ошибках Сталина, надо сказать, что за поражения китайской революции определенную ответственность несет КПСС»137.
