Воодушевленные заявлением Дэна люди стали вывешивать и более острые дацзыбао, призывая к дальнейшей либерализации. Настоящий фурор произвела дацзыбао, написанная 28-летним электриком Пекинского зоопарка Вэй Цзиншэном и озаглавленная «Пятая модернизация: Демократия». Она была вывешена в ночь на 5 декабря одним из его друзей. Это было настоящее политическое эссе, в котором удивительным образом отразились взгляды многих западных критиков тоталитарного коммунизма, таких, например, как Бруно Рицци и Милован Джилас, с работами которых молодой пекинец просто не мог быть знаком. Вэй выступил не только против «четверки» и «абсолютистов», но и подверг уничтожающей критике весь правящий в стране бюрократический класс, потребовав реформирования всей политической системы КНР и даже сравнивая диктатуру Компартии Китая с гитлеровским тоталитаризмом. «Мы хотим быть хозяевами своей судьбы, — написал он. — …Мы не хотим служить простыми орудиями диктаторов, которые начинают модернизацию ради своих личных амбиций… Не дайте опять себя обмануть диктаторам, которые разглагольствуют о „стабильности и единстве“. Фашистский тоталитаризм не может принести нам ничего, кроме катастрофы… Чтобы осуществить модернизацию, китайский народ должен прежде всего прийти к демократии и модернизировать общественную систему Китая»¹⁸¹. Каким образом молодой китайский электрик смог написать такое дацзыбао, неизвестно, но Вэй Цзиншэн моментально стал героем «Стены демократии».

Многие участники совещания ЦК по нескольку раз посетили перекресток Сидань, с интересом знакомясь с волеизъявлением народа, а маршал Е Цзяньин и Ху Яобан, как и Дэн, выступили в поддержку «Стены демократии», даже несмотря на дацзыбао Вэй Цзиншэна. Е Цзяньин, например, заявил участникам совещания: «3-й пленум партии [станет] образцом внутрипартийной демократии в то время, как Сиданьская стена демократии — образец народной демократии»¹⁸².

В общем, в стране, казалось, наступила эпоха гласности, и влиятельные силы в партии вместе с либерально настроенной интеллигенцией и молодежью стали двигать вперед дело демократического преобразования Китая.

В итоге под давлением внутри и извне партии главный идеолог ЦК Ван Дунсин решил подать в отставку. 13 декабря он представил письменное заявление: «На совещании многие товарищи неоднократно и правильно критиковали мои ошибки… Я действительно совершил ошибки на словах и в делах во время культурной революции и после свержения „группы четырех“… Я глубоко убежден, что мои способности не соответствуют должностям, которые я занимаю, и я не достоин этих должностей. Поэтому я искренне прошу Центральный комитет партии отстранить меня от занимаемых должностей»¹⁸³. Рабочее совещание передало вопрос о Ван Дунсине на рассмотрение предстоявшего 3-го пленума ЦК одиннадцатого созыва.

По сути дела это рабочее совещание Центрального комитета явилось своего рода дэновским Цзуньи: как и Мао в январе 1935-го, Дэн в ноябре — декабре 1978-го стал общепризнанным вождем китайского коммунистического движения. И так же, как Мао, он не занял высшую строчку в формальной иерархии, но его приоритет во всех делах партии, армии и государства ни у кого уже не вызывал сомнений¹⁸⁴.

Тринадцатого декабря Дэн выступил с заключительной речью. Ее текст подготовил Ху Цяому еще за несколько недель до совещания, но Дэн, вернувшись 14 ноября из Юго-Восточной Азии и узнав о том, что происходит, решил изменить его. Он обратился к Ху Яобану, и тот сформировал группу спичрайтеров. Дэн дал задание сделать упор на демократии: «Для того чтобы развивать экономику, у нас должны быть демократические выборы, демократическое управление и демократический контроль… Демократия должна быть установлена законодательно»¹⁸⁵. Все были воодушевлены и составили текст так, что Дэн в конце концов остался доволен.

Участники совещания слушали Дэн Сяопина затаив дыхание. Это была его «тронная речь». «Сегодня я хочу остановиться главным образом на одном вопросе, — сказал он, — на том, что нужно раскрепощать сознание, заставить свой ум работать, искать истину в фактах, сплотиться воедино и смотреть вперед… В политической жизни партии и народа применимы только демократические меры, зажим и нападки недопустимы. Права граждан, предусмотренные Конституцией, права членов партии и партийных комитетов, предусмотренные Уставом партии, должны твердо гарантироваться, никому не разрешается на них посягать… Надо давать народу высказываться». Он даже заявил: «Нет ничего страшного в том, если… отдельные люди, недовольные существующим положением, попытаются воспользоваться демократией для учинения кое-каких беспорядков… Революционной партии страшно не слышать голос народа, а мертвая тишина ей страшнее всего».

Призвал он и к расширению демократии в экономической сфере, вновь выступив против излишнего централизма, за выявление активности предприятий и тружеников и восстановление принципа материальной заинтересованности. При этом даже объявил приемлемым с точки зрения экономической политики, чтобы часть районов и предприятий, рабочих и крестьян повысила свой жизненный уровень раньше других. Это, с его точки зрения, позволило бы всему народному хозяйству «непрерывно развиваться, волнообразно продвигаясь вперед». «Надо учиться управлять», — заметил он.

Кроме того, Дэн призвал продолжить разрешение вопросов, оставшихся от прошлого, так как «все до единой ошибки… должны быть исправлены». И в этой связи он подчеркнул необходимость «исторически, по-научному» оценить как Мао Цзэдуна, так и «культурную революцию», заметив, правда, что «великие заслуги, которые имеет товарищ Мао Цзэдун в длительной революционной борьбе, не померкнут в веках»¹⁸⁶.

Было понятно, что при всем революционном характере перемен, за которые ратовал Дэн, он так же, как и Хуа, не хотел прослыть «китайским Хрущевым». Дэн Нань через некоторое время после совещания напрямую спросила его: «Это правда, что ты боишься славы Хрущева?» Но Дэн только улыбнулся, ничего не ответив дочери¹⁸⁷.

Его речь произвела сильное впечатление на участников совещания. Именно она, а не доклад Хуа на открытии форума, была принята собравшимися в качестве основного документа. И именно ее было решено передать членам созывавшегося с 18 по 22 декабря 3-го пленума, который уже чисто формально принял обоснованный Дэном курс. Этот пленум, по существу, довел решения рабочего совещания, которое носило закрытый характер, до сведения китайской и мировой общественности.

Таким образом, в декабре 1978 года Компартия Китая перенесла центр тяжести в своей работе с пропаганды классовой борьбы и организации политических кампаний на экономическое строительство, отказавшись, по существу, продолжать революцию при диктатуре пролетариата.

Пленум отстранил наиболее одиозного «абсолютиста» Ван Дунсина от руководства идейно-пропагандистской работой и ввел в состав Политбюро таких твердых сторонников Дэна, как Чэнь Юнь, Ху Яобан, Дэн Инчао и Ван Чжэнь, а Чэнь Юня — еще и в Постоянный комитет Политбюро. Более того, на пленуме была образована Центральная комиссия по проверке дисциплины, тут же занявшаяся «чисткой партии» от тех ее членов, кто, с точки зрения Дэна и его сторонников, «не желал расставаться с групповщиной», то есть не принимал нового курса ЦК. Ее первым секретарем стал Чэнь Юнь, вторым — Дэн Инчао, а третьим — Ху Яобан. В секретариат комиссии вошел и Хуан Кэчэн, тот самый бывший начальник Генерального штаба Народно-освободительной армии, который пострадал за поддержку Пэн Дэхуая в 1959 году.

Но главное — пленум утвердил де-факто верховную власть Дэна в партии и государстве. Китай вступал в новый период развития под знаменами экономических реформ и демократии.

Во всех странах изменения в Китайской Народной Республике вызывали повышенный интерес. И, прежде всего, разумеется, привлекала внимание личность Дэн Сяопина. Этот маленький, но поразительно сильный человек — выскочивший, как джинн из бутылки, после опалы — вселял в миллионы людей надежду, что Китай пойдет наконец по цивилизованному пути. Популярный американский журналист Роберт Д. Новак, взявший у Дэна двухчасовое интервью в конце ноября 1978 года, на весь мир разнес весть о том, что этот «наиболее влиятельный в Китае человек… искренне поддерживает свободу слова»¹⁸⁸. 1 января 1979 года американский журнал «Тайм» объявил Дэн Сяопина человеком года, а на обложке поместил его изображение на фоне традиционного китайского пейзажа — горы, леса, облака. Дэн выглядел спокойным, слегка ироничным, но вместе с тем загадочным: неким китайским сфинксом, загадку которого мир должен был еще разгадать.