— Что? Выигрышный лотерейный билет? Нам вроде бы не нужно еще больше денег! Кроме того, ты ведь уже видела мой бумажник. В нем все из будущего.

— Да, конечно. Я и забыла об этом. — Она подняла мой бумажник, который так и валялся в траве, и снова принялась рыться в нем.

Я внимательно наблюдал за движениями Кортни, пытаясь запомнить все до мельчайших подробностей. Я боялся, что она вот-вот исчезнет.

— Ты отлично держишься.

— Вероятно, я в шоке, — заметила она и, вынув из бумажника мои водительские права, поднесла их близко к глазам. — Ого, значит, нам по девятнадцать лет! И как я выгляжу? Пожалуйста, скажи, что у меня выросла грудь!

Я проглотил комок в горле. Не говори ей. Лучше даже не думай. Кортни сейчас здесь. Сосредоточься на этом. У меня тряслись руки, но мне удалось сохранить спокойствие на лице и в голосе.

После долгой паузы она подняла на меня глаза:

— Что такое? Я толстая, да?

Я заставил себя улыбнуться и отвел взгляд.

— Ты отлично выглядишь и совсем не толстая.

— Ты ведь мой брат, поэтому так говоришь.

— Возможно, но это правда.

— Расскажи мне что-нибудь по-настоящему интересное о будущем, — попросила Кортни, глядя на меня с таким любопытством, словно она была автором колонки сплетен и жаждала услышать сенсационную новость.

И я точно знал, чего она хочет.

— У меня есть девушка.

Как я и предполагал, на лице Кортни появилось заинтересованное выражение.

— Как ее зовут?

— Холли, — ответил я и прислонился затылком к стволу дерева. Я впервые произнес вслух имя моей девушки с того момента, как оставил ее одну, и мне показалось, что у меня сейчас остановится сердце. Но я знал, что эта новость отвлечет Кортни и она не станет задавать вопросы о себе. Мне нужно было разыграть эту карту, пусть даже очень болезненную для меня.

— Как она выглядит?

— Шикарная блондинка с голубыми глазами.

— Да, я могу представить тебя с блондинкой модельной внешности. Она, наверное, работает в Париже, делает карьеру?

Я рассмеялся:

— Она из Джерси и не такого высокого роста, чтобы быть моделью. И практически всегда ходит без макияжа.

Кортни широко улыбнулась:

— Она мне уже нравится.

— Мне тоже. — Я положил руки сестре на плечи и крепко сжал их. На этот раз она не возражала.

— Джексон?

— Да?

— Я должна рассказать тебе один секрет. — Кортни повернулась и уткнулась лицом в мою рубашку. — Я целовалась со Стюартом Коллинзом на дне рождения Пейтон на прошлой неделе.

— Я так и знал! Вы слишком надолго ушли на кухню, а потом он расхаживал с глупой ухмылкой на лице. Я готов был вмазать ему как следует!

Она захихикала:

— Именно поэтому я и не сказала тебе.

Я обнял ее еще крепче:

— Я так по тебе скучаю.

Я никогда не произнес бы этих слов в две тысячи четвертом году, но ведь прошло уже четыре года с тех пор, как я в последний раз разговаривал с сестрой. От горя у меня сжалось сердце. Мне нужно уходить. Все это очень тяжело, даже слишком. Изменить ничего невозможно.

Я в последний раз обнял Кортни и прошептал:

— Пока, дорогая.

Потом я оставил позади две тысячи четвертый год и вернулся в свое чистилище. В девятое сентября две тысячи седьмого года. Снова.

Я резко открыл глаза и увидел, как три капли крови упали в белоснежную раковину. Кто-то протянул руку и сунул мне под нос бумажное полотенце. Кровь из носа — еще одно доказательство того, что это время стало моим настоящим. Я сейчас на моей новой основной базе.

Но что-то изменилось. Отправляясь в прошлое, я был в туалете один. Если бы я знал формулу Адама, то смог бы вычислить, как долго простоял здесь, прислонившись к стене, в полной отключке.

— Вот, сынок, возьми. Зажми этим нос, — произнес мне в ухо низкий голос.

Позади меня стоял высокий и лысый темнокожий мужчина.

— Спасибо, — поблагодарил я, и на какое-то мгновение по его взгляду мне показалось, что я ему знаком. Но у меня в голове была такая путаница, что я задумался над этим, лишь когда он исчез.

Через минуту кровь остановилась, и, вымыв руки, я вернулся в зал.

Официантка уже принесла кофе. Это была та же девушка, которая поздоровалась со мной, когда я направлялся в туалет. Вот черт. То же место и то же время.

Она улыбнулась, когда я проскользнул на свой диванчик:

— Готовы сделать заказ?

Не задумываясь, я ткнул пальцем в первую строку на левой странице меню:

— Я буду вот это.

— Лосось на гриле с сезонными овощами?

Я пожал плечами и кивнул. Она уже отвернулась и собралась уходить, когда я вдруг вспомнил:

— Постойте! Я забыл спросить… у вас есть сегодняшняя газета?

Проверять было бессмысленно, и все же я хотел это сделать.

— Конечно, я сейчас принесу.

Постукивая пальцами по столу, я ждал ответа, который знал заранее. Официантка положила газету на стол передо мной. Прочитав под заголовком «сентябрь две тысячи седьмого года», я застонал.

Все время одно и то же. Уже восемнадцать раз. Было уже восемь часов тридцать минут вечера. Прошла всего пара минут, вот и все.

Я еще никогда не задерживался в прошлом так надолго.

— У вас все в порядке? — спросила официантка.

— Извините, я расстроился из-за того, что последнее представление… — я замялся и бросил взгляд на заголовки. — Мюзикл «Энни» отменен, а мне так нравится песня «Тягостная жизнь у нас».

Официантка переминалась с ноги на ногу, накручивая на палец выбившуюся из прически прядь волос.

— Да… Гм… ваш ужин будет готов через несколько минут.

У меня в голове снова зазвучал голос Адама, и я достал из сумки дневник. Раньше это казалось мне забавным и напоминало небольшое приключение. Но с каждой несостоявшейся попыткой спасти Холли, слова Адама приобретали все большее значение.

«— Ты должен записывать все почти поминутно.

— Почему?

— Прежде всего, чтобы помнить, сколько тебе действительно лет. Во-вторых, чтобы знать, изменил ли ты что-нибудь. И в-третьих, на случай, если ты что-то забудешь».

Я ничего не менял. Никогда. Но все равно продолжал вести записи, придерживаясь плана, который был еще одной гениальной идеей Адама. Когда он написал его впервые, практически не напрягаясь, словно речь шла о списке вещей в лагерь, я хохотал как сумасшедший. Но дело в том, что большинство из предложенных им пунктов невозможно было применить к моим перемещениям во времени, пусть даже на два дня назад. Поэтому я никогда не воспринимал его всерьез. Сейчас все было по-другому.