Мы с Колчиным подошли послушать, о чем свистят отцы-командиры. Вокруг них вперемешку толпились российские и таджикские военные. Они недоверчиво поглядывали друг на друга. И все как-то подозрительно держали оружие на изготовку. То ли они сомневались, что мы российские миротворцы, то ли миротворцы сомневались, что перед ними правильные таджики. Я заметил, как охрана генерала, делая вид, что прогуливается, образовала круг обороны. Спецназовцы расселись под кустиками, за бордюрами, встали на углах штаба, автоматы наперевес и с видом внимательных ботаников разглядывали окрестности.

Генерал Липский и полковник Мирзоев лениво бросали друг в друга репликами и междометиями.

Так наступил полдень. Навалилась невыносимая жара. Генерал уселся в тени на скамеечку. Лениво облокотился на руку и с интонацией обалденно важного человека обратился к какому-то рядовому таджику:

— Эй, военный, поди сюда.

Реакция таджиков меня поразила. Наверное, они впервые увидели воочию живого генерала. Может, слышали когда-то о таких людях от своих дедушек, как мы слушаем рассказы о появлении НЛО. А тут герой из древней сказки решил навестить поселян лично и уладить их мирские разногласия.

Боец с готовностью сорвался, подбежал, вскинул руку и что-то на «курлы-мурлы» пролепетал в виде воинского приветствия.

— Все понятно, — генерал махнул на него рукой. — Свободен! Говорит тут кто по-русски?

Вышел рослый таджик с пулеметом:

— Я говорю.

— Кто командир этой толпы? — генерал рукой очертил круг.

— Мы воевали с Худойбердыевым. Выбили его отсюда, — как-то обиженно начал знаток русского языка.

— Это я уже понял. Кто командует, я вас спрашиваю?

Таджик повернулся к своим и что-то прокричал. От толпы отделился другой, не менее грозный военный.

— Вот он, — сказал боец с пулеметом.

— Спроси у него, — с ленцой в голосе приказал генерал, — какого хрена они бродят тут с оружием? Это что, митинг? Ярмарка вооружений? Или все же воинская часть? Почему они до сих пор не построились?

Этот вопрос, казалось, вернул командира из небытия. Наверное, он сам подумал: а действительно, какого хрена?

Полетели резкие команды. Толпа нехотя начала строиться. Всем хотелось вблизи поглазеть на настоящего генерала, а тут какие-то бессмысленные построения.

Кое-как народ выстроился в шеренгу по два. Многие бойцы были одеты по гражданке.

Когда более-менее подравняли строй, Липский поставил перед ними Шерали Мирзоева:

— Вот ваш новый командир.

Далее продолжил в том духе, что, мол, родина вас не забудет, но хрен вспомнит. Служите честно, но не зарывайтесь. Любить командира необходимо, так как такая необходимость неизбежна, но целовать его при этом не обязательно, разве что только в фотографию.

Мирзоев сиротливо озирался по сторонам, и в глазах его гуляла несусветная тоска. Он понимал, что мы скоро уедем, а он останется с этим отрядом один на один. В глазах его охраны разверзлась такая же тревожная бездна.

Обратно колонна российских миротворцев отправлялась быстрым маршем в полном молчании. Каждый, наверное, думал о том, каково там сейчас бедному Шерали Мирзоеву. Все-таки почти что наш, расейский. Академию в Москве только-только закончил. Грезил, небось, о танковых клиньях, о тактических операциях механизированных сил. А тут поставили командовать партизанами. И чего ждать от них — неизвестно.

На одном из перекрестков «Урал» со спецназом Сухомлинского выскочил из миротворческой колонны и свернул в сторону Афганистана. Сухомлинский, надо понимать, решил все-таки заняться поимкой и разгромом исмаилитов. По его подсчетам, они должны были появиться на Камышовом поле сегодня вечером или ночью. Майор нервничал и спешил и время от времени лупил кулаком по кабине, подгоняя водителя.

Я мучительно вспоминал. Но что именно я вспоминал, оставалось загадкой даже для меня. Хорошо помню, как, находясь у исмаилитов, я что-то такое услышал и сказал себе: эту замечательную мысль надо постараться не забыть. И я отменно постарался. Саму мысль напрочь забыл, а что «надо не забыть» — отлично почему-то помню.

«Урал» обогнул очередную сопку, и перед нами раскинулось камышовое море. Оно тянулось и ширилось во все стороны, насколько хватает глаз и воображения. Название «Камышовое поле» — показалось мне унизительным и глумливым для такой красоты.

Море приветливо кивало нам серыми головами. Летал пух. Стайки мелких птиц совершали разорительные налеты на камыши и вновь, как по приказу, удирали в небо.

Это место считалось нейтральной территорией. Пограничные заграждения остались где-то позади нас. И если честно, я их даже не заметил. До сих пор ломаю голову: как тут наши пограничники охраняют границу, если мы не встретили ни одного пограничного столба, ни одного забора с колючей проволокой и ни одной следовой полосы?

Машина остановилась.

— Вылезай!

Как только последний боец покинул машину, «Урал» рявкнул и уехал прятаться от любопытных глаз.

Сухомлинский развернул маршевую карту. Подошла Таня. Они стали что-то обсуждать и тыкать пальцами в топографический лист.

— Не могу вспомнить какую-то важную мысль, — пожаловался я Колчину.

— О чем она?

— Если б я это помнил!

— Они наверняка встанут в камышах, — Колчин кивнул в сторону спецназа. — Нам надо держаться вместе. Иначе сотрут или потеряемся. Да и камыши неплохо бы заранее приготовить.

Тут меня прошибло. Память клямснула и отворила створки.

— Колчин, ты — гений! Я вспомнил! Надо приготовить трубки, чтобы дышать под водой. Вот на что намекал нам Шумер.

— Нетрудно было и запомнить, — скептически заметил Сашка.

— Журналисты! Брысь сюда! — позвал Сухомлинский. — Мы тут решили поделиться с вами нашими планами.

— Какая любезность, — съязвил Колчин.

— Когда вы говорите нам о своих планах, мне хочется настучать на вас куда-нибудь в ФСБ, — добавил я.

— Но-но! — прикрикнул Сухомлинский. — Не надо утрировать и сгущать! Как говорят наши генералы, главное — это положительная динамика поступательного развития.

— Да они у вас философы!

— В общем, слушайте наш план. Вот тут, — Сухомлинский указал мизинцем место на карте, — самое вероятное место, где пройдет караван исмаилитов. Мы становимся подковой. Они заходят в устье нашей засады, — мизинец елозил по зеленому полю камыша. — Потом, когда они полностью втянутся, края «подковы» схлопываются, и ваши друзья оказываются в окружении. Доходчиво объясняю?

— То есть вы хотите взять их в кольцо?

— Именно.

— Значит, вы объясняете доходчиво, раз Леша понял, — заметил Колчин.

— А на фига нам, собственно, знать ваш план?

— А затем, что вы будете стоять в устье нашей засады, — расцвел Сухомлинский, — между спецназом и исмаилитами. Они ваши друзья и стрелять в вас не станут. Мы тоже ваши друзья и тоже стрелять в вас не станем. А вот исмаилитов — замочим!

— Простите, — деликатно заговорил Колчин. — Все время забываю вас спросить, майор: Фреди Крюгер, случайно, не ваш родственник?

— Да Крюгер — сопливый пацан по сравнению со мной! Понятно? Гы-гы-гы!

Подбежал боец спецназа:

— Люди расставлены, товарищ майор.

— Отлично! — Сухомлинский сложил карту. — Берешь журналистов и ставишь их на позицию. Дистанция от линии огня — три метра. А вообще смотрите сами, какая там будет видимость.

Вода оказалась мутной, холодной и вонючей. Она доходила нам до колен, и мы с Колчиным хихикали друг над другом, представляя себя в будущем импотентами. Страшно доставала мошкара и комары. Казалось, они всю свою жизнь мечтали с нами познакомиться и теперь толпами кружили вокруг и лезли в лицо, стараясь получше нас рассмотреть в вечернем сумраке.

— Вот честно признаюсь, если бы я был комаром, то за те два часа, что мы здесь стоим, я бы уже устал летать над нами. Мои маленькие крылышки давно бы перегорели, на фиг. А эти твари все летают, и им хоть бы хны!