— Я же, покидая дворец, не увидел тебя снова. Меня раздирала злая тоска. В течение целого года я нетерпеливо ждал минуты, когда мог надеяться увидеть тебя еще раз, но ожидания этого года обманули меня. Я не мог устоять и вернулся несколько дней спустя. На этот раз я был допущен на празднество, на котором ты присутствовала. На этом-то празднике я заметил, что мною интересовалась Фаткура, и тогда же у меня зародился преступный замысел скрыть под притворной любовью непобедимую страсть, которая овладела мною.

— Как она должна страдать, несчастная! Любить, и не быть любимой! — сказала Кизаки. — Я от всего сердца жалею ее. Где она в данную минуту?

— В моем замке Хаги, возле моего отца. Я отправил к ней гонца, чтобы он привез мне точные сведения о том, что там происходит. Мой отец, наверное, считает меня мертвым, потому что ты, конечно, не знаешь, что мое государство было разграблено, крепость взята, и мне отрубили голову. Какое мне дело до всего этого! Я отдал бы мои владения и целый мир, чтобы только видеть эту хорошенькую ямочку в углу губ, когда ты смеешься.

— Ах! — сказала царица. — Я тоже с удовольствием отдала бы мою корону и весь блеск, который окружает меня, чтобы стать твоей женой и жить возле тебя. Но не будем думать о том, что невозможно, — прибавила она. — Будем помнить, что наши надежды витают за рубежом этого мира.

Сказав это, она подняла глаза к небу.

— Посмотри, друг! — вскричала она. — Эти тучи освещены кровавым заревом, солнце уже садится… Возможно ли это?

— Увы! — сказал принц. — Значит, надо вернуться к людям.

— Не печалься так, — пробормотала она, — потому что мы еще увидимся.

Принц поднялся и стал искать лошадей. Та, на которой они ехали, упала в изнеможении и издыхала. Другая, сильно усталая, остановилась в нескольких шагах. Он подвел ее царице и помог ей сесть в седло. Потом он бросил взгляд, полный сожаления, на ту долину, которую они покидали. С глубоким вздохом он взял лошадь под уздцы и повел ее по траве.

В ту минуту, когда Кизаки и принц удалялись, куст, под которым они приютились, зашевелился, и оттуда выбежал притаившийся человек.

Киото избежал угрожавшей ему опасности, битва окончилась, пожары потухали. Царица, похищенная преступными руками в ту минуту, когда народ находился в смятении от ужаса, возвращалась с принцем Нагато, который вел ее среди народа, обезумевшего от радости. Дома, несколько часов тому назад запертые, были открыты настежь, все выходили на улицу. Жители беседовали с солдатами, выкатывали бочки с сакэ, пробивали их, пили, плясали. Они считали себя мертвыми, а теперь воскресли. Было чему радоваться: по улицам и площадям раздавались крики, они перелетали из уст в уста, и скоро весь город повторял:

— Слава микадо!

— Смерть Гиэясу!

— Проклятье его роду!

— Благословение генералу Яма-Кава!

— Хвала Небесным Всадникам!

— Слава принцу Нагато, которому мы обязаны победой! — крикнул кто-то.

— И который возвращает нам нашу божественную Кизаки, — подхватил другой.

И действительно, принц шел, ведя лошадь, на которой сидела царица. Толпа расступалась и падала ниц пред нею, внезапно умолкая, а когда она удалялась, шум тотчас же возобновился.

Царица закрыла лицо покрывалом, придерживая его на груди одной рукой, лошадь была покрыта пеной и тяжело дышала. Нагато вел ее под уздцы и оборачивался иногда к царице. Она улыбалась ему из-под газового покрывала, тогда как все головы были преклонены к земле. Таким образом они достигли крепости Низио-Нозиро и въехали в ее стены. Небесные Всадники встретили Кизаки. Ее спросили, не послать ли за женщинами, которые остались в летнем дворце.

— Зачем? — сказала она. — Разве мы не вернемся во дворец?

Ей не посмели сказать, что напуганный микадо отказался покинуть крепость и рассчитывал в ней остаться навсегда. Сын богов был в отчаянии. Победа не успокоила ни его ужас, ни его гнев. На него напали в его собственном дворце! И кто же? Не монголы, не китайцы, а японцы!

Его народ, то есть его рабы, недостойные даже произнести его имя, осмелились с неслыханной дерзостью напасть на него с оружием в руках. Его священная особа была вынуждена не только идти, но даже бежать. Микадо, один взгляд которого должен был превращать человека в пепел, бежал, бледный от страха. Строгие складки его атласных платьев истрепались, он спотыкался, путаясь в волнах своих одежд, когда бежал по улицам. Что сталось со священным величеством, с божественным могуществом потомка богов среди этих событий?

Го-Митсу-Но, вне себя от гнева, дрожащий и удивленный, не успокоился после победы. Он повелел убить всех покорившихся солдат.

— Они опять пойдут против меня, — говорил он, — убейте их всех до единого.

— Мы убьем их после, — осмелился ответить ему министр Правой Руки, один из высших сановников даири, — а сейчас эти десять тысяч человек составляют для нас драгоценное подкрепление.

Тогда микадо воскликнул:

— Пусть ко мне приведут Гиэяса, пусть ему выколют глаза, вырвут внутренности, разрежут его на куски.

— Со временем, — сказал в свою очередь министр Левой Руки. — Теперь Гиэяс не в нашей власти.

— Соберите всех воинов, князей, министров, — вскричал тогда микадо, — я хочу возвестить им мою волю.

На это нечего было возразить. Но все очень удивились, что у микадо явилась воля и он выразил желание произнести речь. Подобной вещи не видали с тех пор, как генерал Иоритомо, в царствование Тсутси микадо, отразил вторжение монголов и получил за это подвиг титул сегуна. С тех пор сегуны царствовали от имени микадо, которые никогда не думали отнимать скипетра, переданного им в другие руки. Неужели истинный государь пробуждался наконец от своего долгого сна? Неужели он хочет взять в свои руки власть и самолично управлять государством? Министры переглядывались между собою, почувствовав смутный страх, другие из них тайно сочувствовали Гиэясу, другие остались верны династии микадо, но у них не хватало энергии, и они опасались всякого восстания против властителей армии.

Но если уж сыну богов пришла мысль повелевать, то приходилось повиноваться. Поспешили созвать вельмож и воинов в самый обширный зал замка. Микадо сел, скрестив ноги, на возвышении, окруженном маленькой оградой. Вокруг него расправили складки его платья; затем на полу сели вельможи, держа перед собой узкий и длинный веер, чтобы образовалась преграда между их взглядом и лицом государя.

Здесь были принц Нагато, Фару-Со-Шань — предводитель Небесных Всадников, Симабара, генерал Яма-Кава, все министры и все вельможи.

Го-Митсу-Но обвел собрание сердитым взглядом и надул свои щеки, которые были еще бледнее, чем всегда. Затем он так шумно вздохнул, как будто хотел сдуть крошки.

Наконец он заговорил грубо, немножко слезливо.

— Значит, — сказал он, — я больше не государь, я не представитель богов. Меня осаждают, меня оскорбляют, мою особу хотят взять в плен! Я удивляюсь, что вы еще живы! Что все это значит? Разве так поступают с божеством? Я — микадо, то есть верховный владыка, разве вы забыли это? Я сошел на землю для блага людей, тогда как я мог бы быть с моей семьей, на небе. Если будет так продолжаться, я покину вас. Как! Вы не дрожите? О чем же вы думаете? Разве вы не обратили внимания на гневные взгляды моих божественных глаз? Запомните, недавно гора вышла из моря внезапно перед островом Фатсисио, разве это не страшно? И не служит ли это признаком недовольства богов, вызванного людьми? Почва начнет колебаться, и все перевернется. Разве не выпал в окрестностях Осаки, через несколько дней после появления горы из воды, дождь волос? И не предвещает ли он несчастья? Или вы глухи и слепы? Вы закоренели в преступлениях? Вы ничего не боитесь, потому что не дрожите от моего гневного дыхания?

— Мы твои верные слуги, — сказал министр Правой Руки.

— Меня, Го-Митсу-Но, сто девятнадцатого из моего рода, — снова начал микадо, — оскорбили, и если земля не разверзлась на четыре части, то единственное потому, что мои ноги еще касаются ее поверхности, из-за меня она была пощажена. Да, люди, мои подданные, пришли в даири, выломали двери, хотели схватить меня и сделать сына богов пленником! И, чтобы скрыться от них, я должен был бежать. Микадо, бегущий от людей! Я задыхаюсь от негодования. Я погружу вас во мрак, я погашу солнце, опрокину моря и разобью землю на тысячу кусков.