— Замолчи! — вскричал Фидэ-Йори. — То, что ты сказала мне, разбило мое сердце, но не думай, что я перестал любить тебя! Как! Ведь ты из-за меня попала в рабство, ты из-за меня страдала. Ты дважды спасла мне жизнь и хочешь, чтобы я покинул и презирал тебя? В уме ли ты? Я люблю тебя больше, чем прежде. Ты будешь царица, слышишь ли? Многие женщины в твоем положении были выкуплены и вступали в брак с вельможами. Ты здесь, и не уйдешь больше.

— О, государь! — воскликнула Омити. — Умоляю тебя, подумай о своем сане, об уважении к собственному достоинству, не увлекайся мимолетным желанием.

— Замолчи, жестокая малютка, — сказал царь. — Клянусь тебе, что если ты доведешь меня, таким образом, до отчаяния, то я умру у твоих ног.

Фидэ-Йори схватился за саблю.

— О нет, нет! — вскричала она, побледнев. — Я твоя раба, располагай мною.

— Моя возлюбленная царица! — сказал Фидэ-Йори, обнимая ее. — Ты мне равная, моя подруга, а не раба, ведь ты уступаешь не из одного послушания, не правда ли?

— Я люблю тебя! — проговорила Омити, подняв на царя свои прекрасные глаза, полные слез.

Заговорщиков схватили в гостинице Восходящего Солнца; но солдаты Гиэяса, предупрежденные вовремя, не высадились на берег, и таким образом, несмотря на несомненность того, что Гиэяс был тайным зачинщиком заговора, нельзя было выставить против него никаких доказательств. Между тем было очевидно, что междоусобная война готова возобновиться. Генерал Йокэ-Мура был того мнения, что нужно действовать наступательно и перенести войну в неприятельскую провинцию. Другие генералы, наоборот, хотели стянуть все силы к Осаке и ждать.

Между начальниками возникло разногласие.

— Ты безрассудный, — говорили они Йокэ-Мура.

— Вы безумцы, — отвечал генерал.

Ни о чем не договорились. Фидэ-Йори, всецело поглощенный своим счастьем, не хотел и слышать о войне.

— Пусть мои генералы исполняют свои обязанности, — говорил он.

Однако по просьбе князя Нагато он послал к Гиэясу старого вождя, по имени Киомаса, рассудительность и преданность которого были известны.

— Пусть он пойдет в Микаву как бы с мирными намерениями, — говорил принц, — и постарается узнать, действительно ли Гиэяс желает возобновить войну. Микадо приказал жить в мире. Первый, кто нарушит его приказание, навлечет на себя его гнев. Если война неизбежна, пусть наш враг первый окажется виноватым. У Киомасы есть замок, как раз в окрестностях Микавы. Он может, по пути в свои владения, навестить Гиэяса, не возбуждая подозрений.

Генерал Киомаса отправился, взяв с собой три тысячи солдат.

— Я пришел навестить соседа, — сказал он Гиэясу, прибыв в замок Микаву.

Гиэяс принял его с насмешливой улыбкой.

— Я всегда относился к тебе с большим уважением, — сказал он, — и рад, что случай завел тебя сюда. Сегодня утром, узнав о твоем прибытии в мои владения, я говорил вельможам моего двора, что мне не нравятся в тебе только три вещи.

— А какие эти три вещи? — спросил Киомаса.

— Во-первых, ты путешествуешь с армией, что странно в мирное время. Во-вторых, ты владеешь крепостью, которая, кажется, угрожает моим владениям. И, наконец, в-третьих, ты, вопреки моде, носишь бороду.

Киомаса отвечал ему без раздражения:

— Я путешествую с войском, чтобы предохранить себя от всякой опасности, так как я мало доверяю дорогам! Крепость я имею, конечно, для помещения войска. Что касается моей бороды, то она мне очень полезна: когда я завязываю ремни каски, она играет роль маленькой подушечки, и защищает мой подбородок от трения.

— Хорошо, сохрани свою бороду, но снеси свой замок, — сказал Гиэяс улыбаясь. — Твои солдаты помогут тебе в этом.

— Если ты настаиваешь на этом, я спрошу у Фидэ-Йори, уполномочит ли он меня уступить тебе этот замок. Кстати, я возвращаюсь к моему господину. Не хочешь ли ты что-нибудь передать ему?

— Ты можешь сказать ему, что я раздражен против него, — сказал Гиэяс.

— На каком основании?

— Потому что на медном колоколе, который он посвятил храму Будды, он велел вырезать буквы, из которых состоит мое имя, и по нем ударяют вечером и утром.

— Как! — вскричал Киомаса. — Фидэ-Йори велел вырезать на этом колоколе следующие слова: Отныне в моем доме будет спокойствие.

— Ведь я же говорю тебе, что эта фраза состоит из букв моего имени, и что по нем ударяют бронзовой колотушкой, проклиная его[28].

— Я скажу сегуну, что это совпадение оскорбляет тебя, — сказал Киомаса, не теряя спокойствия.

Он вернулся в Осаку и рассказал, как его принял Гиэяс. Оскорбительная насмешливость и пустая ссора, выдуманная бывшим правителем, достаточно указывали на его враждебные намерения, которые он даже не старался скрыть.

— Такое поведение равняется объявлению войны, — сказал Фидэ-Йори. — Мы должны смотреть на него, как на таковое. Несмотря на это, не будем нападать, пусть Гиэяс двинется. Он этого не сделает сейчас. У нас, конечно, будет время вновь вырыть рвы вокруг крепости. Пусть сейчас же примутся за работу.

Незадолго до этого Фидэ-Йори развелся со своей женой, внучкой Гиэяса, и отослал ее к дедушке. В то же время он объявил о предстоящей своей свадьбе с Омити, которой он дал титул принцессы Ямато.

Жених и невеста забывали весь остальной мир, радость ослепляла их. Они не могли думать об опасности, которая угрожала им. К тому же для них единственным возможным бедствием была бы разлука, а они решили в случае несчастия умереть вместе.

Они пошли опять в лимонную рощу. Слабые почки начинали наливаться на кустарниках, так как в этом климате весна наступает быстро. Не успеет растаять последний снег, как деревья уже начинают зеленеть. Они блуждали по темным аллеям садов, рука об руку, радуясь счастью быть вместе, видеть друг друга не только в мыслях или грезах. Они обожали друг друга, не будучи знакомы. Они виделись только одну минуту, и образ, который они хранили в своей памяти друг о друге, был неполон и не вполне соответствовал действительности. Каждую минуту они делали новое открытие.

— Я думал, что ты меньше, — говорил Фидэ-Йори.

— Твои глаза показались мне гордыми и насмешливыми, — говорила Омити. — А они, наоборот, исполнены бесконечной нежности.

— Какой у тебя сладкий голос, моя возлюбленная! — продолжал царь. — Моя память исказила его божественную музыку.

Иногда они входили в лодку и одним ударом весла отталкивались на средину пруда. Не берегу большая ива свешивала к воде свой длинный зеленый убор, ирисы рассекали живое зеркало своими жесткими листьями, на поверхности плавали кувшинки. От жениха и невесты падала одна тень. Удочка падала в воду, которая разбегалась бесчисленными кругами. Но сколько бы рыба ни клевала, сколько бы ни выплясывал легкий поплавок, лежавший на поверхности озера, свой беспорядочный танец, они не обращали на это внимание. Страстным взглядом смотрели они друг на друга с одного конца лодки на другой. Однако иногда они замечали, что рыба дразнила их, тогда раздавался их звонкий смех, который смешивался с пением птиц.

Ему было двадцать три года, ей — восемнадцать.

Однако Омити беспокоилась иногда о войне.

— Не забывай возле меня своих обязанностей царя, — говорила она. — Не забывай, что нам грозит война.

— Твое сердце в мире с моим, что же ты говоришь о войне? — спрашивал Фидэ-Йори.

Впрочем, сегун мог безопасно предаваться своей любви: принц Нагато заменял его. Он устроил оборону, постарался помирить генералов, которые возненавидели друг друга и только и думали о том, как бы досадить один другому. Гарунага, в особенности, доставлял им много хлопот. Он запретил своим солдатам работать над прорытием рва вокруг замка.

— Это труд рабов, а вы воины, — говорил он.

Солдаты других отрядов не хотели показать, что они менее самолюбивы, и в свою очередь, отказались работать. Таким образом, через полтора месяца дети еще могли свободно переходить через ров. Нагато должен был прибегнуть к строгим мерам. Мало-помалу водворился порядок.