— Принц, — сказала царица, — признание, которое я тебе сейчас сделала, должно служить доказательством, до какой степени любовь моя далека от земных помыслов. Я не принадлежу себе в этом мире, я жена, царица, и не совершу ни одного преступления. Душа моя, помимо моей воли, отдалась тебе, могла ли я скрыть это от тебя? Но если я высказалась сегодня, так это потому, что мы не должны больше видеться в этом мире.

— Не видеть тебя больше! — вскричал принц с ужасом. — Зачем ты сказала такую жестокую вещь? Зачем, раскрыв на минуту небеса перед моими глазами, ты вдруг повергаешь меня в адские муки? Твое отсутствие убьет меня так же, как отсутствие воздуха или света.

Нагато закрыл лицо руками, чтобы скрыть слезы, которые он не мог удержать, но царица нежно отняла его руки.

— Не плачь! — сказала она. — Что такое жизнь? Ничто пред вечностью. Мы увидимся, я в этом уверена.

— А если смерть обманет нас? — сказал принц. — Если жизнь кончится ничем, если все будет кончено с последним вздохом?

— Это невозможно, — сказала она, улыбаясь, — потому что моя любовь бесконечна.

— Хорошо, — сказал принц, — я покончу с собой.

— Клянись мне ничего не предпринимать! — вскричала Кизаки. — Судьбы небесные неисповедимы. Может быть, мы не имеем права избегать нашей участи, и если мы не покоримся ей, то должны будем вернуться снова на землю.

— Но это невозможно, я не могу выносить жизнь, — сказал принц. — Разве ты не понимаешь, что я страдаю? Ты говоришь, что любишь меня, а так мучаешь!

— Так ты думаешь, что я не страдаю? Клянусь тебе умереть от этой любви, не прибегая к самоубийству.

Принц бросился на землю, лицом в траву, он вздрагивал от рыданий.

— Ты приводишь меня в отчаяние, Ивакура! — вскричала царица. — Все мои душевные силы разбиваются пред твоим горем. Для тебя я только женщина. Моя воля бессильна. Что нужно сделать, чтоб осушить твои слезы?

— Позволить мне видеть тебя время от времени, как прежде, — сказал принц. — Только тогда я буду желать естественной смерти.

— Видеться, после того, что я тебе сказала?

— Я забуду это, если нужно, божественная подруга. Я буду твоим скромным и покорным подданным. Никогда взгляд или слово не выдадут гордости, которая переполняет мою душу.

Царица улыбалась, видя, как счастье снова засветилось во влажных еще глазах принца.

— Ты победил меня, — говорила она. — А между тем я считала свое решение бесповоротным. Пусть я не буду наказана за мою слабость!

— Наказана! За что? — спросил принц. — Какое зло мы делаем? Разве придворные вельможи не допускаются в твое присутствие? Только я один, за то, что я слеп ко всему, кроме твоей красоты, буду изгнан! Разве это справедливо?

— Это было мудро и благоразумно, — сказала царица, вздохнув. — Но я уступила, не будем больше говорить об этом. Возвратимся во дворец, — прибавила она, — меня, наверное, все еще ищут. Пойдем, объявим народу, что я спасена.

— О! Останься еще на минуту, — бормотал принц. — Никогда нам не придется провести так время, среди природы, одним, вдали от всех взглядов. Чтоб доставить этот случай, понадобилась междоусобная война, преступление, резня. Завтра пышность твоего сана снова облечет тебя, и я буду в состоянии говорить с тобой только издали.

— Кто знает, что еще случится? — сказала царица. — Микадо укрылся в крепости, которая тотчас была окружена солдатами. Я принуждена была остаться в летнем дворце, все это случилось утром, бунтовщики взяли верх.

— Но после того они были совершенно побеждены, — сказал принц. — Генерал противника был убит, и армия покорилась. Микадо свободен. Но не будем говорить об этом. Какое нам дело до войны? Скажи мне, давно ли ты любишь меня?

— С тех пор, как знаю тебя, — сказала Кизаки, опуская глаза. — Я ничего не подозревала, как вдруг однажды ревность открыла мне мою любовь.

— Ты ревновала?

— Да, и безумно. Я чувствовала странную, продолжительную печаль. Я перестала спать, развлечения раздражали меня, каждую минуту меня охватывал гнев, и я грубо обращалась со своими служанками. Ту, которую я считала твоей возлюбленной, я ненавидела. Однажды я прогнала ее с глаз долой, потому что она выдала свою любовь криком. Я возвращалась во дворец. Ты стоял, прислонившись к дереву, на моем пути, и я как сейчас вижу тебя, освещенного луной, бледного, с горящими глазами.

— А ты не заметила, что они видели только тебя?

— Нет, и я всю ночь тихо плакала.

— О, не своди меня с ума! — вскричал принц.

— Ты видишь, — сказала она, — я ничего от тебя не скрываю. Я обнажаю перед тобой свою душу, доверяясь твоей чести.

— Я достоин этого доверия, — сказал принц. — Моя любовь так же чиста, как твоя.

— Несколько дней спустя, — продолжала царица, — ты был передо мной на коленях, в приемной зала. Удивленная твоим смущением, я позволила себе сказать о моей камеристке. Ты вскричал, что не любишь ее, бросив на меня взгляд, в котором можно было прочесть всю твою душу. Помнишь, какой у меня был разгневанный и презрительный вид? А между тем, если б ты знал, какая невыразимая радость овладела мною! Газель, которую тигр сжимает в своих когтях и потом вдруг выпускает, должна испытывать такое ощущение, какое овладело мною. Тогда я поняла, что ты меня любишь: твой взгляд и твое волнение сказали мне это. Покинув тебя, я побежала в сады и написала четверостишие, которое так легкомысленно дала тебе.

— Оно здесь, на моем сердце, — сказал принц. — Я никогда не расстаюсь с ним.

— Узнаешь это? — спросила Кизаки, показывая принцу веер, заткнутый за кушак из серебряного полотна, которым было опоясано ее платье.

— Нет, — сказал Нагато, — что же это такое?

Он взял веер и раскрыл его.

Он был из белой бумаги, с золотыми блестками. В одном углу виднелся пучок тростника и два улетавших аиста. В другом углу были начертаны четыре строки китайскими буквами:

— Это стихи, которые я написал в западном фруктовом саду! — сказал принц. — Ты сохранила этот веер?

— Я никогда не ношу другого, — сказала Кизаки.

Они оба смеялись, забыв прошлые страдания, упиваясь наслаждением этой минуты счастья. Она больше не говорила о возвращении во дворец.

— Если б ты был моим братом! — сказала она вдруг. — Если б я могла, не подвергаясь клеветам, провести жизнь возле тебя, как бы прелестно текли дни!

— А ты, жестокая, хотела прогнать меня с глаз долой!

— Это был приказ царицы. Перед твоими слезами женщина не могла повиноваться ей! Но скажи мне, в свою очередь, как ты полюбил меня?

— Я уже давно люблю тебя, — сказал принц. — Но моя любовь зародилась гораздо раньше, чем ты меня заметила. Когда мой отец отрекся в мою пользу, я пришел выразить мою покорность микадо. В ту минуту, когда я выходил от него, ты прошла мимо меня по одной из галерей. Я думал, что вижу саму Тен-Сио-Дай-Джин[23], я совсем онемел от удивления и восторга. Глаза твои были опущены, и от твоих длинных ресниц падала тень на щеки. Я опять вижу тебя, когда закрываю глаза. На твоем платье был вышит белый павлин. Волосы были убраны лотосами. Твоя опущенная рука рассеянно играла веером из павлиньих перьев. Это было только видение: ты исчезла, но с этих пор ты стала всей моей жизнью… Я вернулся во дворец только год спустя.

— Тогда-то я и увидела тебя в первый раз, — сказала царица. — Все говорили о тебе. Мои прислужницы не умолкали. Хвала тебе переходила из уст в уста. Я полюбопытствовала посмотреть на этого героя, которому приписывались все добродетели и которого наделяли всевозможными прелестями. Спрятавшись за занавеской, я смотрела на тебя, когда ты проходил по большому двору даири. Я нашла, что похвалы были ниже истины, и удалилась странно взволнованная.