Упомянутая триада сформировалась в эпоху ранней бронзы (III тыс. до н.э.), время «возникновения цивилизации» (если использовать изящное, не раскрывающее до конца сути вопроса определение Колина Ренфрю). Поэтому если под цивилизацией понимать урбанизацию, то говорить о превращении Кносса в город следует применительно к периоду около 2000 г. до н.э. Бросается в глаза, однако, что не только у Кносса, но и у других современных ему дворцов и других крупных населенных пунктов городских центров нет городских стен. В сравнительном отношении больше всего обращает на себя внимание отсутствие на Крите мощных фортификационных сооружений, которые отличали континентальную Грецию и были ее особенностью. Такие сооружения были известны грекам более поздних времен как «циклопические», поскольку они думали, что только гиганты, подобные гомеровским циклопам, могли построить их.

Это не означает, что критяне того времени вообще не совершали каких-либо актов агрессии, не говоря уже о массовом кровопролитии. Следы того, что очень похоже на леденящие душу человеческие жертвоприношения, были обнаружены на востоке Крита и недалеко от самого Кносса. Однако даже если оставить в стороне кровавые исключения, все равно организация критянами эпохи поздней бронзы чего-то вроде сети «колоний» или по крайней мере торговых форпостов, протянувшихся от Эгеиды до Египта, таких, как Кастри, на небольшом прибрежном острове Кифера, совершенно не похожа на то, чего можно достигнуть с помощью одного только миролюбия. И действительно, знаменитые фрески из древнегреческого аналога Помпей, современного Акротири на одном из островов Кикладского архипелага – Санторине (древняя Фера), датируемых временем до масштабных разрушений на острове в результате извержения вулкана в 1620 г. до н.э., показывают, что должен был представлять собой минойский военный флот в действии. Однако дома, на Крите и конкретно в Кноссе, по-видимому, имели место узаконенные формы социальной активности, отличавшиеся особой жестокостью – прыжки через быка (именно прыжки, а не убийство быков, как у испанцев), как это виртуозно изображено на различных произведениях искусства, в том числе и фресках. На великолепной золотой чаше, находившейся в обширном захоронении в Вафии на юго-востоке Пелопоннеса и датируемой примерно 1250 г. до н.э., можно видеть быков, окруженных как раз с этой целью. С учетом таких свидетельств было бы странно отрицать, что это на Крите практиковалась своего рода форма почитания быков, предусматривавшая наличие церемониальных площадок и, несомненно, применение того, что археологи называют «вотивными рогами».

На фоне этого внешнего пацифизма (если можно здесь употребить такое слово) происходил насильственный переход власти от коренных критян к иноземцам в Кноссе около 1450 г. до н.э. – следы его очень явственны, он засвидетельствован, в частности, рядом неожиданных и ничем не объяснимых «военных захоронений», где обнаружено много бронзового вооружения. То, что теперь известно как «последворцовый период на Крите», с экономической точки зрения лучше всего объяснить как результат завоевания, и наименее противоречивым является предположение, основанное на особенностях языка и палеографии текстов «линейного письма Б», что завоевателями стали люди из материковой Греции, главным образом с Пелопоннеса, говорившие на греческом языке.

Следует отметить, что по вопросу о датировке табличек кносского «линейного письма Б» разгорелись жаркие споры. Хотя Эванс уделял немалое внимание стратиграфии (новое на тот момент понятие), то, что он подгонял рабочих, стимулируя их материально, уже само по себе никак не способствовало скрупулезному изучению археологических слоев и препятствовало ретроспективной «расшифровке» археологических данных, добытых из различных слоев. В 1960-х гг. моему бывшему научному руководителю при написании докторской диссертации в Оксфорде Джону Бордмену пришлось упорно отстаивать научную компетентность и честь Эванса, датировавшего кносские таблички временем ок. 1400 г. до н.э., в споре с решительно возражавшим ему филологом Л. Р. Палмером, который относил их к более позднему времени – ок. 1200 г. до н.э. (приблизительная датировка всех прочих известных экземпляров из материковой Греции и из других мест на Крите). Защита Бордменом точки зрения Эванса была признана всеми вполне успешной – во всяком случае, намного более успешной, нежели оборона самого Кносса от завоевателей с Балканского полуострова.

Эти завоеватели известны историкам как микенцы (даже если история и не знала их под этим именем), и им будет посвящена следующая глава. Но сначала бросим взгляд на Кносс. Политический расцвет Кносса (и Крита) падает на предысторический бронзовый век, однако «темные века» и период архаики (с XI по IX и с VII по VI столетия до н.э.)[9] ни в коей мере не стали бесплодными в культурном отношении, и на острове, согласно традиции, как грибы стали возникать полисы (poleis). Согласно же другой традиции, лучше обоснованной и подкрепленной, Крит являлся страной законодателей и законов. Наглядные примеры у нас есть благодаря раскопкам агоры Дрера и относящемуся к концу VII в. до н.э. закону, начертанному на бронзе, из того же самого маленького города на востоке Крита.

В более поздние исторические времена Кносс возродился уже как греческий город, где существовал весьма важный культ богини плодородия Деметры. Среди относительно большого числа критских эпиграфических документов V в. до н.э. (наиболее знаменитый из них – свод законов из Гортины, что в центре Крита, начертанный на стенах храма ок. 450 г. до н.э.) есть фрагментированный текст примерно того же времени из святилища Артемиды в Тилиссе, согласно которому не только с Тилиссом, но и с Аргосом на Пелопоннесе (о нем идет речь в четвертой главе) Кносс связывал детально проработанный комплексный договор, затрагивавший среди других вопросов распределение военной добычи. Одно возможное объяснение для участия Аргоса в этом соглашении состоит в том, что этот город, как сообщают (и, вероятно, так оно и было на самом деле), основал две других колонии в эпоху «темных веков», в ХI – Х вв. до н.э. (точнее время неизвестно), сам же Аргос в данное время являлся дорийским городом. Во всяком случае, как это следует из анахроничного упоминания у Гомера, ко времени классики Крит был колонизован заново – на сей раз преимущественно говорившими на дорийском диалекте греческого языка иммигрантами (совершенно не обязательно завоевателями), которые пришли, чтобы остаться здесь.

Последующий расцвет Кносса продолжался. Возможно, до самого римского завоевания, оккупации и превращения острова в провинцию после 146 г. до н.э.[10]. Говорят даже об «имперском ренессансе» в римскую эпоху. Однако то, что могут здесь увидеть сегодня туристы – «опера, поставленная в дождливый вечер», как охарактеризовал это кто-то при мне, – по большей части продукт воображения сэра Артура Эванса.

«Я смотрел в лицо Агамемнону» – так можно было бы кратко и броско передать суть сообщения, отправленного по телеграфу в греческие газеты в ноябре 1876 г. воодушевленным и глубоко ошибавшимся Генрихом Шлиманом, «сделавшим себя» прусским мультимиллионером и предпринимателем, превратившимся таким же способом в «раскопщика»[11]. Для любителя, влекомого честолюбивым желанием отыскать прототипов гомеровских персонажей, ошибка была неизбежной. Микены эпической «Илиады» Гомера удостоились персонифицированного формульного эпитета «златообильных», и Агамемнон являлся великим царем Микен, гораздо более могущественным, нежели другие правители царского ранга, объединившиеся для того, чтобы вырвать сбившуюся с пути истинного жену Менелая, брата Агамемнона, из роковых когтей разрушителя брачных уз Париса (известен также под именем Александра), принца из царской династии Трои. Шлиман, конечно, произвел уже раскопки и здесь и потому мог с полным основанием утверждать, что обнаружил на холме Гиссарлык господствующее над Дарданеллами со стороны азиатского берега единственное место, подходящее для гомеровской Трои, – если вообще существовало точное, единое и подлинное соответствие этому легендарному «обдуваемому ветрами» городу. Однако то, что Шлиман и его греческие рабочие обнаружили в Микенах в одной из шести богатейших шахтных гробниц, находившихся в пределах много более поздних (ок. 1300 г. до н.э.) городских стен, представляло собой красивую посмертную маску взрослого мужчины с аккуратной бородой и весьма выразительным лицом. Она датируется примерно 1650 г. до н.э., то есть задолго до времени, когда произошло то, что можно считать описанной у Гомера Троянской войной.