— Теперь оружие, — сказал Аклеев Кутовому, и они попытались поднять «максим».

Но сейчас эта ноша была уже не по их силам. Краснофлотцы тральщика передали на борт оба пулемета. Аклеев вынул из гнезда флаг, под которым сражался и совершал свое плавание лимузин, свернул его и, крепко сжав в левой руке, с трудом, но все же без посторонней помощи вскарабкался на борт «Паравана».

— Товарищ капитан-лейтенант! — обратился он к сошедшему с мостика командиру корабля и приложил руку к бескозырке. Он задохнулся от волнения, глубоко вобрал в свои легкие воздух. — Товарищ капитан-лейтенант! Три бойца сборного батальона морской пехоты прибыли из Севастополя в ваше распоряжение: Аклеев Никифор, Кутовой Василий и Вернивечер Степан… Вернивечер Степан тяжело ранен во время боя с фашистским торпедным катером. Катер потоплен. — Он передохнул и добавил: — Других происшествий не произошло…

Корабельный фельдшер перевязал Вернивечера, всех троих накормили, насколько это было можно сделать, не убивая истощенных голодом и жаждой людей. Вернивечер и Кутовой сразу же после этого заснули, а Аклеев, поддерживаемый под руку краснофлотцем, поднялся на палубу проверить, как обстоит дело с лимузином.

"Параван" еле заметно двигался. Он шел по инерции, с выключенной машиной. На корме хлопотали у тральной лебедки матросы, втаскивавшие лимузин на палубу. Вот показался над нею высоко задранный нос лимузина. Аклеев спереди видел его впервые. Ему показалось, что у катерка такое же измученное лицо, как у Вернивечера и Кутового, умное и усталое лицо человека в очках. Право же, ветровое стекло очень походило на очки.

Спустя несколько минут лимузин был на корме «Паравана». Он лежал, накренившись на свой левый борт, маленький, израненный дощатый рейдовый катерок, который шесть суток пробыл броненосцем и перестал им быть, лишь только его покинула команда. Казалось, что и он прикорнул отдохнуть, и капельки воды стекали с его днища, как капли трудного соленого матросского пота.

Аклеев, проверив, хорошо ли закрепили лимузин, поплелся, с трудом передвигая ноги, в кормовой кубрик, где его уже давно ожидала свежепостеленная койка.

Он уснул, лишь только улегся. В кубрике было жарко — Аклеев спал, ничем не накрывшись. Его пожелтевшая исхудалая рука свисла с койки. Она висела, как плеть, и вдруг ее кисть, обросшая нежным рыжеватым пушком, сжалась в кулак. Это Аклееву снилось, что он снова воюет под Севастополем, в том же самом районе тридцать пятой батареи. Только сейчас уже не наши, а гитлеровцы прижаты к обрыву Черного моря. И он, краснофлотец Никифор Аклеев с «Быстрого», прикладом своей винтовки сталкивает с обрыва в море последнего фашистского солдата.

Со второго на третье июля Севастополь приспустил флаг. В последние дни обороны Севастополя — города русской славы — его гарнизон со всей злобой и небрежением к смерти дрался в городских предместьях и на улицах, имея задачу выгадать часы для эвакуации войск и населения и еще и еще дороже отдать любимый город за немецкую кровь.

Черноморцы и красноармейцы героического гарнизона сделали все возможное и дважды сверх возможного, чтобы победу немцев превратить в их поражение, чтобы не немецкая, но русская слава загремела по миру. Храбр не тот, кто, очертя голову, кидается на смерть, а тот, кто терпелив к смерти, кто ей говорит спокойно: "А ну, безносая, посторонись, мне еще некогда…" Таков русский солдат: он знает свой долг, а об остальном, важном и неважном, подумает на досуге, а привяжется тоска — пошутит и, идя на смерть, наденет чистую рубашку.

Одиннадцатая немецкая армия в составе трехсот тысяч штыков, почти тысячи самолетов, танкового корпуса и мощной артиллерии, в которой были орудия большего калибра, чем знаменитая «Берта», семь месяцев и еще двадцать пять дней грызла и ломала зубы о севастопольский орешек.

Все преимущества были на стороне немцев; они владели плацдармом Крыма, всеми аэродромами, железными дорогами для подвоза резервов и огнеприпасов. У них был последний приказ Гитлера — не оглядываясь ни на какие потери, покончить с Севастополем в 4—5 дней, а это означало, что для трехсот тысяч немцев и румын не представлялось иного выхода, как под угрозой наведенных в затылок пулеметов СС лезть по кучам своих трупов на штурм…

Севастополь был лишь кружочком на карте Крыма. Резервы, огнеприпасы и питание приходилось с большим трудом и потерями подвозить на судах, отстреливающихся в открытом море от пикирующих бомбардировщиков и торпедоносцев. Севастопольский гарнизон был лишен возможности маневра и тем самым инициативы боя. На каждого защитника крепости приходилось по крайней мере пять врагов…

Зато на священном клочке севастопольской земли пылала неугасимо доблесть русского моряка и солдата, крепкая старыми традициями, гордая своей родиной.

Задача Севастополя была в том, чтобы оттянуть на себя возможно больше сил врага, сковать их, истреблять и перемалывать и тем самым спутать планы весеннего гитлеровского наступления. Одна из причин конечного поражения немцев в 1918 году заключалась в бессмысленном израсходовании ими своих отборных дивизий под Верденом. Людендорфу так и не удалось заткнуть в армии эту кровоточащую рану.

За двадцать пять дней июня 1942 года немцы потеряли под Севастополем разгромленными полностью семь немецких и три румынских дивизии, больше половины танкового корпуса, треть самолетов. Всего за восемь месяцев осады Севастополя немцы потеряли около трехсот тысяч солдат и офицеров, из них не менее ста тысяч — убитыми. Это была цена крови за развалины Севастополя, который будет взят нами обратно, — защитники Севастополя поклялись в этом; сегодня весь Советский Союз дает клятву: город славы снова будет наш.

В прошлом году немцы штурмовали Севастополь два раза — в ноябре и декабре. Третий штурм начался в начале июня артиллерийской, минометной и авиационной подготовкой, по количеству сброшенных снарядов и ожесточению не имевшей примера в нынешней войне.

Севастополь ушел под землю, в щели и укрытия. Рабочие, — большинство из них были женщины, — не оставили станков в эти часы, готовя минометы, мины, гранаты, ремонтируя танки, орудия, грузовики. Потери убитыми и ранеными были ничтожны: по нескольку человек на полк. Бомбардировка продолжалась пять дней, от зари до зари. Весь город пылал.

Рано утром седьмого июня после короткой артиллерийской подготовки на наши роты и батареи, которые теоретически должны были быть смешанными с развороченной землей, пикировали бомбардировщики, и сейчас же танки и за ними пехота пошли на штурм.

Исковырянный воронками, превращенный в пустыню, наш фронт ожил, — из щелей высунулись пулеметы, винтовки и автоматы, из укрытий поднялись стволы пушек, иные выкатились на открытые позиции, к противотанковым ружьям прильнули истребители, повернулись башни орудий на судах и в фортах, в телефонные трубки закричали корректировщики, и тяжелый массированный огонь Севастополя обрушился на наступающие немецкие дивизии…

Пятнадцать часов длился первый штурм. Отхлынули немцы, залегли, попрятались в воронках, поползли назад, бежали. И некому было подбирать их тысячи трупов, тысячи раненых. Так длилось двадцать пять дней.

Вся наша страна болела душой за легендарных героев, обороняющих славу и честь нашей родины. С каждым новым днем, узнавая, что стоит Севастополь, дымясь развалинами на берегах исторических бухт, — гордостью и благодарностью, болью и тревогой полнились наши сердца. Севастополь приспустил флаг, Севастополь выполнил задачу, но лишь для того, чтобы скоро, скоро в час боевой тревоги снова поднять его. Не отдали защитники славу и честь родины нашей, но возвеличили свою и нашу славу и честь. Севастополь был и будет крепостью Черноморского флота…

По приказу Верховного Командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили город Севастополь.