Василий Николаевич Ярошенко отлично знал, что такое гибель корабля в море. В свое время он командовал небольшим кораблем, который затонул от прямого попадания неприятельской бомбы. Тогда Ярошенко отстаивал свой корабль до конца, но не мог отстоять. Он к тому же был серьезно ранен. Корабль пошел ко дну. Ярошенко спас команду, а пассажиров тогда не было. Он последним остался на мостике и прыгнул в море только тогда, когда мостик стал погружаться. Он зажал в одной руке партийный билет, а в другой — револьвер, так как решил застрелиться, если выбьется из сил и станет тонуть. Его спасли. Но что делать теперь? Теперь у него пассажиры — женщины, дети, раненые. Теперь надо будет спасать корабль или итти вместе с ним на дно.

Корабль вышел из Севастополя около двух часов…

В последние недели многие крупные корабли снова были брошены на защиту Севастополя. Они, как и в первые месяцы войны, доставляли городу боезапас и продовольствие, эвакуировали раненых, поддерживали сухопутные войска огнем своей артиллерии.

Временные успехи гитлеровцев в Крыму сказались и на их перевозках морем. Из румынских и болгарских портов на Одессу шли караваны транспортов с нефтью, танками и живой силой. Нанести по ним удар, снова поставить под наш контроль и этот район моря — такова была цель операции, предстоявшей отряду специально выделенных кораблей, в который входил и «Буревестник».

Откинув марлевую занавеску над генеральной картой Черного моря, Смоленский внимательно вглядывался в очертания берегов. Дневной свет упал на карту, выхватив пучки разноцветных линий. Они пересекали море в разных направлениях, но самый тугой разноцветный узел завязывался на линии Севастополь — Новороссийск и Поти — Севастополь…

"Пройдут годы, — подумал Георгий Степанович, — у орудий «Буревестника» станут другие матросы, другие офицеры. Наверно, не раз они бережно развернут эту карту и будут с любовью изучать по ней боевые походы своего корабля".

Перед выходом в море за круглым столом в кают-компаний собрались офицеры. Пустовало только кресло Грачева, которое никто ни при каких обстоятельствах не занимал. Товарищи как бы подчеркивали, что помнят о нем и рассчитывают на скорое его возвращение.

— …Вот и все, что я могу вам доложить, — отходя от карты, закончил Георгий Степанович, обращаясь к офицерам. — Операция наступательного характера. И я рассчитываю, что вы, товарищи, сделаете все от вас зависящее, чтобы не уронить честь флага «Буревестника». Действовать, как в феодосийском десанте, смело, инициативно. Гитлеровец любит букву устава и на море. Он от нее не отступит. И когда вы вдруг переворачиваете его представление о том или ином тактическом приеме, он теряется, тупеет, злится и не может понять: почему же получается не так, как он хочет, как его учили, как ему вдалбливали в голову? Если бы мы на подходе к Феодосии, открыв стрельбу, замешкались, входя в порт, противник наверняка успел бы собраться с силами, наладить управление и как-то организовать оборону. А в море при встрече с врагом внезапность нападения особенно ошеломляет противника и тем самым ускоряет его гибель.

Карты были унесены в штурманскую рубку, и каждый получил разрешение отдохнуть перед съемкой с якоря, но никто не покинул круглого стола кают-компании. Офицеры вспоминали прошлые походы, ругали почту за позднюю доставку писем, говорили о Севастополе, который в последние дни все чаще и чаще упоминался в сводках Совинформбюро, а вестовой Музыченко, как всегда, разливал черный, как деготь, чай.

Скоро рассвет.

Фосфорится возбужденная винтами вода, пенится, вскипает пузырями и, рассыпаясь, образует за кормой гигантский голубой веер. По буруну, по тугому встречному ветру стоящие на мостике Смоленский, Павлюков и Жолудь ощущают ход корабля.

— Сегодня мы вроде как в охранении идем, — указав на «Чапаева» и «Грозного», сказал Илья Ильич и, придерживая фуражку, спустился на верхнюю палубу.

— Здравствуй, Володя! — окликнул он парторга Соколова. — Погода-то! Только немецких «дельфинов» ловить.

— С ветерком идем, товарищ комиссар, — весело отозвался Соколов.

Павлюков испытующе посмотрел на него и уже тише проговорил:

— Ну как?

— Беседовал с комендорами главного калибра.

— Настроение?

— Настроение? Да они в огонь и воду пойдут. Только сказать.

Павлюков улыбнулся. Заметив Ханаева, он подозвал его:

— А вот, кстати, Иван Кириллович, я к вам, в котельное, хочу Соколова послать.

— Готов проводить, — пожал плечами старик. — А, простите, зачем это?

— Иван Кириллович! Поход может быть тяжелым, — понизив голос, серьезно сказал комиссар. — Не мешает перед таким походом лишний раз по-товарищески, тепло с матросом поговорить. Хорошее слово много весит.