Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

С первого дня освобождения на улицах города трудились сотни женщин (мужчин в Севастополе почти не было: многих угнали гитлеровцы, другие вступили в Советскую Армию сразу же по ее приходе).

Без машин, а лишь лопатами да кирками, а то и просто руками, они расчищали улицы, убирали трупы, освобождали от грязи и мусора случайно уцелевшие дома. Они работали так, как будто силы их никогда не могли иссякнуть.

Нужно было видеть и знать положение Севастополя, каким его оставили оккупанты, чтобы понять, какое чудо сотворили севастопольские женщины!

Вот краткая хроника этих дней:

Оккупанты разрушили все предприятия города, но уже 10 мая вышел первый номер газеты "Слава Севастополя". Хлебозавод к 17 часам выдал первый хлеб, а в 18 часов севастопольцы услышали голос Москвы.

10 мая почта вручила жителям Севастополя 3.500 писем.

12 мая начала работать баня. 14-го закончена расчистка улиц. В подвале на улице Ленина был показан фильм "Два бойца".

16-го по водопроводным трубам побежала вода.

19 мая загорелся электрический свет.

Все это было сделано севастопольскими женщинами и старыми отставными матросами — внуками и правнуками нахимовских героев.

Они умели отстаивать город от нашествия врага. Они проявили мастерство и в возрождении жизни в нем.

Севастополь — любовь и гордость нашей страны. Его слава не померкнет в веках.

Александр Жаров

Все было в городе мертво —
Дома, и улицы, и пристань…
С холма глядел каштан ветвистый
С глубокой грустью на него.
Вечерняя сгустилась тень.
Развалины — над грудой груда.
А между ними, словно чудо,
Цвела спасенная сирень…
Воспрянут, будут жить сады.
Ряды домов воскреснут тоже!
Сирень вскипающая схожа
С голубизной морской воды…
Вставай, творящий чудеса!
Кипи неистощимой силой,
Мой Севастополь, город милый,
Отчизны вечная краса!

Семен Кирсанов

Оживай, Севастополь

Наша песня вошла в Севастополь!
За холмом орудийный раскат,
воздух города пылен и тепел,
круговая дорога под скат…
Мы въезжаем по узким и тесным
переулкам приморской земли,
ждут пути над обрывом отвесным
полковые обозы в пыли.
Лом войны завалил мостовые,
пыль лежит, как столетняя быль,
и спокойно везут ездовые
на усах эту вечную пыль.
Мертвый немец на пыльной дороге,
вплющен в землю и цвета земли…
И колеса, копыта и ноги
равнодушно по трупу прошли.
Мы врагов под ногами не видим,
Это стоптанный прах мостовых.
Видим стены и вновь ненавидим
ненавистников наших живых.
Видим раны от мин и орудий,
видим зданий безжизненный ряд,
стены эти, как люди и судьи,
тишиной о враге говорят.
Воскресай, оживай, Севастополь!
Люди вытравят плена следы!
Ленин станет на бронзовом цоколе,
зацветут золотые сады!
Детвора зашумит под колонной,
кораблями заполнится даль.
Словно солнце на ленте зеленой
сын отцовскую тронет медаль!
Мы пришли не с пустыми руками
на вершины заветных высот,
белый мрамор и розовый камень
вся Россия сюда принесет.
Все спокойнее волны залива,
в город входит волна синевы.
И за эхом последнего взрыва
К нам доносится слово Москвы!

П. Павленко

Город — памятник (отрывок из романа «Счастье»)

На рассвете он подсел в автобус к иностранным корреспондентам. Погода была на редкость хороша. Предгорье, круто сбегающее к морю, поблескивало сильной сочной росой. Она стекала косичками с обнаженных скал, как дождь, украдкой проползший по земле, вместо того чтобы упасть сверху. Нежный и грустный запах зимы, запах морского камня и отсыревших, но еще не совсем гнилых листьев очень съедобный запах, что-то вроде опары — веял в воздухе, не соединяясь с запахом близкого моря. В полдень горячие камни и глинобитные стены домиков тоже некстати пахнули горячим хлебом.

Автобус промчался мимо одинокой могилы у края шоссе; рядом торчали остатки английского танка. Ужасно горели эти проклятые танки. Чуть что — они как свеча. Этот, должно быть, из бригады Черных. Она проходила именно здесь. Сибиряки, они впервые видели черноморскую весну и самый радостный, самый торжественный ее месяц — май. Это было в самом начале его, когда деревья расцвели, не успев зазеленеть. Длинные ветви иудина дерева покрылись мелкими, частыми цветами и торчали, как гигантские фиолетовые кораллы. Розово, точно освещенные изнутри, светились персиковые и миндальные деревья. Красным и розовым, реже синим, горели трещины скал, набитые узенькими кривульками цветов. Танки мчались, замаскированные сверху цветущими сливами и миндалем, будто клочки садов, а из смотровых щелей торчали букетики горных тюльпанов. Когда хоронили погибших, за цветами далеко ходить не приходилось. Многие так и погибали с цветами в руках.

— Ривьера, — сказал Ральф, корреспондент лондонской газеты. — Или немного Италии. — Точно он не расслышал ни одного слова из рассказа Воропаева о танкистах.

— Разве на Ривьере сражались? — спросил Воропаев.

Но ему не ответили за ревом клаксона. Автомобиль преодолевал как раз самую тугую петлю перевала.

Когда скрылось море и впереди показались сонно полулежащие на боку горы — грустный и однообразный пейзаж, — француз, до сих пор дремавший, спросил:

— Сталин был уже в Севастополе? Говорят, что Черчилль и Рузвельт выехали туда сегодня.

— Не знаю, — ответил Воропаев. — Я бы никого туда не пускал пока.

Англичанин вежливо уточнил:

— Понятно. Памятники истории всегда нуждаются в некотором оснащении, в доработке.

— Это же не Дюнкерк, — возразил Воропаев. — А в Севастополь я не пустил бы даже вас. Там еще много мин.

— Мы, господин проводник, пойдем туда, куда нам захочется, и только туда. Кстати, я голосую за остановку и завтрак.

Все торжественно проголосовали. Севастополь был им нужен, как прошлогодний снег.

Когда заканчивали завтрак, Гаррис сказал:

— Наш почтенный, но строгий полковник будет очень удивлен, узнав, что я выдвинулся как журналист благодаря русской теме.

Воропаев сел боком к рассказчику. Здесь, где допивали коньяк иностранные гости, в прошлом году проходила дивизия Провалова. Многое вспомнилось…

122
{"b":"212394","o":1}