Сам Гаджиев занял место почти посредине между своими подразделениями, на маленьком бугорке, где была глубокая воронка. Отсюда он мог видеть не только Холмогорцева и Рашидова, но и огневые позиции батареи, а также позиции взаимодействующей слева бригады морской пехоты, расположенной по ту сторону шоссе. Политрук Мададов сразу попросился к Холмогорцеву и занял маленький окопчик у самой обочины на фланге первого взвода.

Как только началась артподготовка, бойцы полушутя-полусерьезно попросили политрука находиться в таком месте, где он был бы виден им во время боя. Так он и сделал. И теперь Гараев, Талыбов и Кулиев часто на него поглядывали из своего окопа, расположенного несколько выше.

Мададов изредка высовывался из укрытия и посматривал по сторонам. Впереди он видел склоны высот Мекензи, откуда сейчас били вражеские орудия, а справа, из рассеивающегося понемногу утреннего тумана, начинали проступать очертания города. Это — если приподняться над бруствером. Но и пригнувшись от осколков, он мог видеть длинные стволы зениток Соловьева и над ними, на каменистой высотке, покрытой кустарником, наблюдательный пункт батареи. Позади, в тылу, можно было различить одинокую часовню у дороги и каменную ограду Братского кладбища. Где-то дальше начиналась Северная сторона.

Когда разорвались первые снаряды, Мададов вспомнил вчерашний артналет и Кеяна Гаджиева, который бесстрашно стоял под обстрелом.

"Молодец он, право, молодец", — подумал политрук.

А в это время невдалеке от политрука, у себя в воронке, слегка высунувшись, лейтенант смотрел в бинокль. В поле зрения случайно попал профиль Галандара Кулиева. Лицо у него было озабоченное, губы шевелились, казалось, он что-то считает. Вероятно, он подсчитывал количество разрывов.

Потом лейтенант увидел Тапдыга Гараева. Богатырь в этот момент обернулся к кому-то из товарищей и задорно подмигнул, словно хотел сказать: "Пусть стреляет. Мы не из пугливого десятка".

Чуть впереди приподнялся над землей Абас Талыбов. Он с улыбкой поглядывал на соседей, видимо показывая, что теперь его уже ничто не страшит.

Довольный тем, что его бойцы не растерялись, Гаджиев повернул голову в сторону орудий. Трудно было разобрать, что там происходит. Лейтенанту показалось, что клочок земли, занятый батареей, вот-вот взлетит на воздух.

Грохот все нарастал. Огонь, словно смерч, проносился по обеим сторонам дороги, кругом то и дело вздымались черные столбы. Видимо, противник решил во что бы то ни стало разделаться сегодня с батареей. Он не жалел боеприпасов. Кучные разрывы мин и снарядов сотрясали землю, и над головой во всех направлениях, жужжа, проносились осколки и камни.

Когда огонь несколько утих, Гаджиев слегка приподнялся и осмотрел своих бойцов.

— Живы еще? — крикнул он, улучив минуту тишины.

— Живы! — ответило несколько голосов.

В стороне промелькнула и скрылась Лида с большой сумкой через плечо.

Гаджиев послал связного Дамирова выяснить потери.

Связной быстро вернулся и доложил, что все находятся на местах.

— Раненых двое. В третьем взводе, — добавил он. — Им уже сделала перевязку Лида — сестра лейтенанта Холмогорцева. Сейчас их отправят в тыл.

— А остальные все на местах? — переспросил командир роты.

— Так точно! — ответил связной.

— Привыкаем! — крикнул Гаджиев старшине роты Мамедову, лежавшему чуть поодаль, за пулеметом.

Старшина переждал, пока улеглась поднятая близким разрывом земля, и оживленно сказал:

— Так — ничего, курить только хочется…

Каждый испытывал потребность поговорить, перекинуться замечанием с соседом. Кто-то отпустил крепкое словцо, с другой стороны послышалась шутка. Особенно разговорчивым вдруг оказался Кулиев.

— Эй, Кёр-оглы, девяносто семь насчитал! Слышишь? — кричал он Гараеву. — А у тебя все в порядке, Абас? — спрашивал он другого соседа. — Жаль, что Гулама нет!

Обстрел возобновился с удвоенной силой. От вспаханной снарядами и минами земли поднимался едкий запах взрывчатки. Заложило уши; в спине и ногах ощущалась непонятная тяжесть, гудела голова. Камни, осколки и комья земли сыпались сверху и барабанили по каске. Еще несколько человек было ранено. Но люди с удивлением замечали, что и сердце уже не так тревожно колотится, и меньше спирает грудь.

Опять обстрел несколько утих, и снова бойцы оглядывались на товарищей, переговаривались, окликали друг друга, ощущая неизведанное еще наслаждение жизнью после этого шквала огня. До Гаджиева донеслись их возбужденные голоса:

— Эй ты… Али… Каково тебе?..

— Цел еще, Тапдыг?..

— Не плохая, оказывается, штука эта каска!

— Да, только звенит. Точно град по железной крышке…

Кто-то спрашивал:

— Как там, командира не задело?

Последовал заключительный, самый яростный огневой налет, а затем земля как будто разверзлась и сразу поглотила весь гул и грохот. Внезапно начавшийся артиллерийский обстрел так же внезапно оборвался.

О нем напоминали только разъедающие глаза темные клочья дыма да глубокая, настороженная, давящая на уши тишина.

Гаджиев будто очнулся ото сна. Он инстинктивно глянул вперед, осмотрелся по сторонам, но за густой пеленой дыма ничего не увидел.

От долгого сидения в неудобной позе у него онемели руки и ноги, болела спина.

Он встал, отряхнулся, глубоко вздохнул, стараясь размяться. И тут же до него донесся чей-то взволнованный голос:

— Товарищ лейтенант, что это там?

В ту же минуту кто-то воскликнул:

— Танк!

— Танк! — подхватили другие в один голос, и, словно в ответ им, громыхнуло орудие Стрельцова. Ожила, заговорила батарея.

Нерешительность Гаджиева продолжалась лишь мгновение. Он услышал треск пулемета, увидал огонь, извергаемый танком, и над головой у него просвистели пули. Гаджиев быстро пригнулся к земле и, не узнав собственного голоса, крикнул:

— Впереди вражеский танк! Приготовить связки гранат!

Несколько голосов повторили его команду.

"Значит, Холмогорцев и Рашидов не зевают", — подумал Гаджиев и чуть приподнялся. Трудно было различить что-либо в дыму и пламени, взметнувшемся на том месте, где только что находилась вражеская машина.

— Горит! — радостно произнес лейтенант.

— Подожгли артиллеристы! — подтвердил Дамиров.

Но Гаджиев уже заметил второй танк. Обогнув горящую машину, он несся в облаке снежной пыли по направлению к дороге. Справа и слева от него рвались снаряды. Танк то скрывался в дыму, то появлялся вновь, как вдруг над ним взвился огромный язык пламени, и танк застыл на месте.

Гаджиев уже не видел, как батарейцы подбили третий танк, несшийся по дороге, потому что все его внимание было поглощено появлением вражеской пехоты. Гитлеровцы, строча из автоматов, ринулись в лощину. Лейтенант произнес слова команды, и рота открыла огонь.

Гаджиев, так же как и Соловьев, сразу понял, почему немцы рвутся к оврагу. Здесь нечего рассуждать или раздумывать. Надо действовать немедленно!

Он подозвал к себе старшину Мамедова. Тот быстро подбежал и лег рядом с командиром.

— Видишь вон тот кустарник, Чапай? — сказал лейтенант, указывая выход из оврага неподалеку от орудия Шкоды. — Бери одно отделение, пулемет и сыпь туда! Разместишься так, чтобы был широкий сектор обстрела. Понял?.. Ну, действуй! Живо!

Старшина бросился исполнять приказание. Гаджиев внимательно следил за каждым его движением. Мамедов поднял человек десять бойцов и короткими перебежками повел их в указанном направлении. Он быстро занял позицию в кустарнике и сразу же начал поливать фашистов свинцом. Гитлеровцы в панике бросились обратно. Гаджиев видел, как косили их пулеметные очереди и отдельные меткие выстрелы.

— Спасибо, Керем! — невольно вслух похвалил он старшину.

Пулемет Керема Мамедова уже не позволял немцам просочиться в овраг и прижал их к земле.

Теперь не только стрелки Гаджиева, но и артиллеристы били по неприятельской пехоте. Соседи справа и слева тоже вели ожесточенный бой. По всему фронту перекатывалась трескотня пулеметов и винтовок, прерываемая глухими орудийными выстрелами.