Продолжительный переход на торпедном катере никогда не бывает легким. Он терпим в штилевую погоду, хотя уже малейшая зыбь дает знать себя резкими толчками, но донимает человека любой выносливости, если на море, как говорится, «свежо».

Зыбь встретила нас у мыса Кара-бурун, крутой скалой возникшего на выходе из Каркинитского залива. Ощущение окрыленности, созданное быстротой движения и похожее на то, какое испытываешь при нарастающем беге самолета по стартовой дорожке, сменилось душевыматывающим состоянием, знакомым каждому, кто ездил в кузове грузового автомобиля по разбитому большаку. Все мы, — и стоявшие в люках боевой рубки, и радист в крошечной бортовой каюте, где невозможно выпрямиться во весь рост, и мотористы в насыщенном парами бензина отсеке, испытывали одно и то же. Будто исполинские руки непрерывно трясли катер, то и дело с маху швыряя его всем корпусом вниз, с неудержимой силой толкали навстречу волнам, и он пробивал их, точно таран стену, со скоростью, превышавшей скорость курьерского поезда.

Тогда и попытался я представить себе недавний, закончившийся за несколько суток до начала боев на крымском плацдарме, переход группы торпедных катеров с Кавказа в эти места, о чем услышал перед отплытием.

Приказ, врученный в штабе Черноморского флота командиру группы, был краток: выйти из гавани засветло, в течение ночи обогнуть Крым и достичь порта назначения, расположенного там, где выжженные плато и необозримые пастбища Западной Таврии сливаются с черноземными степями Украины. Гавань, куда предстояло добраться катерам, должна была стать маневренной базой в момент, когда армии Третьего Украинского фронта займут Одессу, а войска Четвертого Украинского фронта перейдут в наступление через Сиваш, Перекоп и Турецкий вал. Освобождение Одессы означало полную изоляцию фашистских гарнизонов на территории Крыма: в их распоряжении оставалось только сообщение морем. Оборвать это сообщение, уничтожая вражеские караваны, поручалось Черноморскому флоту, в частности торпедным катерам капитана 2 ранга Проценко. Поэтому и надо было заблаговременно пройти неприметно для противника мимо захваченных им берегов, мимо его дозоров, минных полей и прочих препятствий.

Расчеты перехода, произведенные специалистами, не укладывались в рамки обычных норм плавания торпедных катеров: ни по времени пребывания в море, ни по навигационным условиям, ни по длительности напряжения, чрезмерного даже для организма, натренированного службой на кораблях такого класса.

На практике обстояло так.

Мартовским днем, в штормовое ненастье, когда торпедным катерам полагалось отстаиваться у причалов базы, Виктор Трофимович Проценко, разделив группу на два отряда, повел первый из них вокруг оккупированного фашистами Крыма.

Переход первого отряда длился свыше суток. Все это время, и днем, и ночью, люди торпедных катеров бодрствовали, не сменяясь ни на минуту. Командиры катеров не выпускали штурвалов из рук, радисты не снимали наушников, мотористы не отходили от рычагов управления механизмами, а боцманы коченели на ветру, в тумане, в дождевой слякоти возле пулеметных турелей. Многое было на пределе работоспособность моторов, которые никогда до тех пор не испытывали такого напряжения, запасы горючего, принятого на борт сверх всяких норм и, за неимением других мест, размещенного в торпедных желобах. Да, катера шли без своего главного оружия: вместо длинных, серебристо-коричневых от смазки торпед в желобах находились куцые контейнеры с бензином.

Несчастье стряслось под вечер, когда кавказское побережье осталось далеко позади.

Катера мчались против зыби, как перемещавшийся наперерез волнам и ветру острый продолговатый выступ гигантского рифа, рассекавший море пунктирами бурунов. Серые корпуса были неразличимы в облаках брызг и пены, однако Проценко быстрее, чем кто-либо на флагманском катере, заметил неладное.

Эффектное зрелище согласованного движения многих кораблей мгновенно исчезло, едва из строя вырвался и вдруг завертелся, будто волчок, бурун катера лейтенанта Гиршева.

Лицо Проценко вытянулось.

— Подвел-таки ветеран! Чинили-чинили, а все мало… Стоп моторы! — приказал он и крикнул, склонясь к распахнутой дверце радиорубки: — Запросите Гиршева! Судя по его пируэтам, рули отказали!

Спустя минуту радист доложит ответ Гиршева. Лейтенант сообщал, что лопнул штуртрос.

С ожесточением и досадой Проценко разглядывал злополучный катер. Задержаться, пока на нем починят штуртрос, было нельзя: корабли уже миновали траверз Феодосии и вступили в пределы самой опасной зоны, которую надо пройти за ночь. Отправить катер своим ходом обратно — все равно, что бросить его на произвол судьбы; не лучше, если оставить его на месте на время ремонта, а самим продолжать путь. Вдобавок, и то, и другое, и третье могло раскрыть врагу тайну перебазирования.

— Передайте Гиршеву: приготовиться к затоплению. Личному составу перейти на соседние катера…

Проценко перечислил, на какие, и, выждав, когда радист нырнет в свою конурку, вздохнул. Жестокая целесообразность принуждала затопить катер, хотя он был дорог — и как боевая единица, и как память о людях, прославивших его еще в месяцы боев за керченский плацдарм.

Глаза выдали радость командира группы, едва радист принял просьбу Гиршева. От имени личного состава лейтенант просит разрешить экипажу отремонтировать рулевое устройство своими силами на ходу.

— Как же они будут держаться на курсе! — воскликнул Проценко, втайне довольный таким ответом. — Мудрят друзья! Одними моторами не справиться… Ну-ка, подгребем к ним!

Флагманский катер повернул к потерпевшему аварию, и то, что увидел Проценко, привело его в хорошее настроение.

— Вы что придумали, Гиршев? — спросил он, догадываясь, но желая услышать подтверждение.

— Идея принадлежит Эстрину, — отрапортовал лейтенант. — Приспосабливаем бросательные концы к обоим рулям. Пока штуртрос починят, я постою с одного борта, боцман с другого, а Хабаров будет дирижировать: управлять газом и корректировать нас.

— Правильно решено, — одобрил Проценко. — Сейчас пересажу к вам механика для ускорения. Когда изготовитесь?

— Как только перейдет механик, можем итти.

Через четверть часа катера возобновили свой бег, а затем ночь скрыла заливаемые зыбью фигурки двух человек, будто припаянные к бортам аварийного катера.

Тот не отставал. Так свидетельствовали донесения о ходе ремонта, принимаемые радистом головного катера. Ремонт штуртроса длился всю ночь. И ночь напролет два человека — лейтенант Гиршев и главный старшина Эстрин, каждую секунду рискуя быть смытыми за борт, промокшие, с багровыми от брызг щеками и воспаленными от соленой морской пыли глазами, не выпускали из окоченелых пальцев бросательные концы, которые заменяли штуртрос.

Утром, на исходе одиннадцатого часа после аварии, круглое лицо Проценко расплылось. Он разглядел, что Гиршев и боцман перебрались с кормы в боевую рубку. Мальчишеская фигурка лейтенанта юркнула в люк, а минутой позже радист головного катера принял исчерпывавшее инцидент донесение:

"Ремонт штуртроса закончен. Рулевое управление действует безотказно".

Переход продолжался, благополучно был завершен, а все, кто участвовал в нем, без малого сутки отсыпались там, где сон свалил их — на палубах катеров, на дощатом причале порта назначения.

Вражеские дивизии у Севастополя зажаты в смертельное кольцо. Множество звеньев образовали это кольцо, два из них — моряки торпедных катеров капитана 2 ранга Проценко и морские летчики Героя Советского Союза Корзунова. С утра до вечера корзуновцы ищут вражеские корабли, находят их, уничтожают бомбовыми ударами с воздуха. Вечером летчиков сменяют моряки соединения Проценко. В штиль, в свежую погоду, с вечерних сумерек до рассвета сторожат море советские торпедные катера, неумолимо режут последнюю коммуникацию гитлеровцев, настигают возле Севастополя и вдали от берегов караваны быстроходных барж и транспортов противника, прорываются к ним сквозь охранение и меткими ударами торпед с кратчайшей дистанции отправляют удирающих из Севастополя фашистов на дно Черного моря.