Так что если будем определять филологию на каждом из её уровней, то понимание её может быть неодинаковым.

Возможен и логический перескок. Если предметом филологии являются смыслы, воплощённые в языковых и параязыковых структурах текста, а смыслы эти в большинстве своём смыслы культурные, то почему не считать предметом филологии всю культуру в целом. Тем более в культурологии известно и такое определение: культура – это мир смыслов.

Специфику филологического знания следует рассматривать в плане особенности гуманитарного познания.

Различие естественных и гуманитарных наук обусловлено характером объекта исследования. Думается, что проблема идентификации филологии – следствие неопределённости границ всего гуманитарного знания и – шире – неразработанности классификации общественных наук в целом. Так что к пониманию сути филологии целесообразно подойти со стороны науковедческой таксономии – определить место филологии среди других областей познания.

В естественных науках исследователь имеет дело с реальным объектом, который внеположен исследователю, поскольку природа существует вне человека. По этой причине наличествует единая фиксированная точка зрения учёных на природу изучаемого объекта и возможность использования теоретических знаний.

Объекты гуманитарного познания исследователю не даны прямо и непосредственно, а создаются им. Эти объекты представляют собой продукт внутреннего мира или существенно определяются внутренним миром [Перцов 2009: 123]. Для гуманитаристики важны не природные свойства объекта, а его связи с внутренним миром человека и духовной культурой общества [Там же: 102]. Гуманитаристика своим предметом имеет духовный внутренний мир человека, его интеллект, психику, а также продукты этого внутреннего мира. Как следствие, объекты, составляющие предмет гуманитарных наук, имеют неопределённый характер.

В гуманитарном научном познании исследуемый объект выделяется, проблематизируется и объясняется с точки зрения личности и ценностей самого исследователя [Розин 2005: 67]. Изучаемая культурная информация всегда погружается в контекст исследовательского интереса[6].

Академик Н. Н. Моисеев признаком гуманитарных наук считал принципиальную неделимость объекта исследования и изучающего этот объект субъекта [Моисеев 1998: 45, 47, 52]. В изучаемом объекте обнаруживается то, что есть в самом познающем субъекте. В контексте личной жизни научное знание выступает как гуманитарное [Розин 2005: 72]. Б. Ф. Егоров, составитель собрания писем Ю. М. Лотмана, имея в виду исследовательский опыт выдающегося адресанта, заметил, что отделить гуманитария от изучаемого объекта невозможно: «всегда личность будет проникать в соответствующий текст, всегда будет освещать объект неповторимо уникальными лучами индивидуального подхода» [Егоров 1997: 8].

Познание объекта по существу есть форма воздействия на объект. Даже знания, даже та «картина мира», которая рождается в умах мыслителей и учёных, влияют на характер эволюции окружающего мира, в котором мы живём. Информация, полученная человеком о свойствах системы, считал Моисеев, и есть основа для воздействия на неё [Моисеев 1998: 45, 47, 52]. В гуманитаристике, где объект и субъект связаны максимально, воздейственность исследователя на изучаемый предмет особенно велика. Наблюдая свой внутренний мир и его продукты, человек в ходе самого наблюдения может влиять на них в гораздо большей степени, нежели на внеположные объекты природы; внутренний мир человека от него неотделим [Перцов 2009: 120]. Гуманитарий самим фактом изучения влияет на свой объект – способствует культуре, духовности, расширяет возможности человека, препятствует тому, что разрушает или снижает культурные или духовные потенции человека. По сути, в гуманитарных науках исследователь имеет дело не с явлением, а с проявлениями изучаемого явления, которые рассматривает как тексты. Главная тема гуманитарного познания – это изучение взаимодействия внутренних миров людей, вступающих во все возможные отношения. Важно не только то, о чём говорит гуманитарное знание, но и куда оно ведёт.

Естествознание и гуманитаристика различаются не только характером объекта исследования, но и целями исследования. Цель естествоиспытателей – так описать и объяснить природные явления, чтобы на этой основе развернуть инженерную практику и создавать управляемые технические изделия [Розин 2005: 68, 75–76]. Естественные науки создают техническую культуру, которая базируется на утверждении, что мир подчиняется законам природы, которые можно познать, чтобы поставить на службу человеку. Оппозиция естественных и гуманитарных наук предполагает оппозицию технической и гуманитарной культур [Розин 2005: 72]. В отличие от естественных наук гуманитаристика ориентирована не на инженерные, а на гуманитарные виды деятельности и практики (педагогику, критику, политику, художественное творчество, образование, самообразование и т. д.) [Розин 2006: 81]. Если естественные науки ориентированы на цивилизацию, то гуманитаристика способствует накоплению культуры. Цивилизация и культура – феномены различающиеся, хотя и взаимообусловленные. Цивилизация строится и переносится, а культуру построить нельзя. Цивилизация сближает и унифицирует народы, а культура их различает. Цивилизация функциональна и технологична, а культура ценностна. В цивилизации примат научно-технического, а в культуре – философско-эстетического. Цивилизация ориентирована на внешний мир человека, а культура – внутреннее достояние человека. Цивилизация прогрессирует, а культура накапливается.

Гуманитарное и в том числе филологическое исследование имеет дело с культурным фоном, который эксплицитно присутствует в результатах исследования или имплицитно участвует в формулировании выводов.

Напомним, что естественнонаучное знание отвечает на вопрос: «Что это такое?», а филологическое – «Что это значит?». Так вот «культурная составляющая» гуманитарного исследования имеет своей целью способствовать ответу на вопрос: «Что это значит?». Мы солидарны с мнением одного из авторов журнала «Человек» по поводу принципиального отличия гуманитарного подхода к миру от естественнонаучного: «Для освоения космоса есть два способа: научно-технический – астрономия, космология, космонавтика и мифопоэтический – звёздная тема в мировой лирике, антропокосмизм всех видов, астрология. Первый пытается дознаться о том, что звёзды есть, второй о том, что они значат. Первый видит на небе предметы, второй – знаки, знамения, шифры. …Небо, каким мы его видим, – вооружённым или невооружённым глазом – это всегда разумное небо культуры» [Шевченко 2004: 54].

Различие естественнонаучного и гуманитарного знания можно увидеть на примере анатомии как естественной науки и как объекта гуманитарного знания. Так, волосы в учебнике анатомии характеризуются по массе и цвету. Сообщается, что масса волос у «условного» мужчины 20 г., у женщины – 300 г., что цвет волос зависит от наследственности и подчинён виду белка кератина. Различают шесть основных цветов: чёрный, каштановый, русый, белый (блондин), рыжий, пепельный. Насчитывают до 30 вариантов комбинаций разных видов. Гуманитарию эта информация не интересна. Для него важно, что волосы в древности символизировали духовные силы (духотворную энергию); их даже образно сравнивали с океаном. В древности наличие густых волос олицетворяло исключительную не только духовную, но и нравственную, физическую силу. У Зевса, Юпитера, Давида, Самсона были весьма пышные шевелюры. Тогда и не сомневались, что душа человека, его жизненная сила пребывает в его волосах. Как утверждает Библия, удивительная сила таилась в длинных волосах богатыря Самсона. Считалось, что волосы содержат жизненную силу, поэтому их использовали в обряде наведения порчи. В Древней Руси для женщин считалось позором «опростоволоситься». Волосы – символ эротической энергии, и потому в Западной Европе того времени женские волосы расценивались как соблазн. Для многих привлекательных женщин в средневековой Европе красивые волосы были путёвкой на костры инквизиции. Потеря волос когда-то символизировала падение и бедность. Рабам волосы стригли не только чтобы подчеркнуть их зависимое положение, но и чтобы лишить их покровительства богов. Расценивалось это и как знак нравственного падения. Бритьё волос древнеегипетскими жрецами, индийскими браминами и буддийскими монахами – символ рабского подчинения божеству. В период хаджа (паломничества в Мекку) правоверные не только бреют голову, но и скоблят её [Этинген 2002].