Стороннему человеку такой разговор, наверное, показался бы странным и невразумительным. Однако дед Ундри и бабушка Анна прекрасно понимали друг друга: недаром же они прожили вместе, бок о бок — ни много ни мало — пятьдесят пять лет.

Дед Ундри взял висевшую в сенях старенькую уздечку, вышел на улицу и какое-то время постоял под ветлами, поглядывая в ту и другую сторону деревни. Жившая напротив бабушка Пурхилиха заметила его и, словно бы приглашая вступить в разговор, настежь распахнула окно.

— Ребята ваши дома? — спросил Ундри. Спросил просто так, чтобы что-то сказать, потому что и сам знал, что в такое время все на работе.

Так ответила и Пурхилиха:

— На работе, кум Ундри. На работе.

— А ты слышала, как бульдозером разоряли огород у Розы?

— Нет, кум, не слышала. Слышала только как ругались.

— А у Хведера есть кто дома?

— И у них все на работе, кум Ундри.

— Тьфу! — в сердцах сплюнул старик. — Во всем порядке ни одного мужика не осталось. — И, позвякивая уздечкой, пошел вдоль улицы.

Каждому, кто ему попадался навстречу, дед Ундри рассказывал о том, что случилось утром на Розином огороде. И всякий раз заканчивал свой рассказ одной и той же фразой:

— Совсем обнаглел Михатайкин.

Вот и дом бригадира Ягура Ивановича.

Бригадир оказался дома. Похоже, только что вернулся с поля и сейчас завтракал яичницей.

— Проходи, проходи, Андрей Петрович, садись, гостем будешь, — пригласил старика хозяин дома.

— Я, видишь ли… я пришел по делу, некогда рассиживаться-то. Выпиши-ка, Ягур Иваныч, мне коня…

— Коня? — переспросил бригадир и зачем-то провел ладонью от макушки ко лбу по своим жестким, как проволока, черным волосам. Мало что провел, еще и подровнял пальцами на лбу.

— Да, коня, — подтвердил дед Ундри. — Розе огород вспашу. Чем таким она уж очень-то провинилась? Стыд, что ли, потеряли руководители, не хотят пожалеть сироту.

Бригадир, словно бы не слышал деда Ундри, снова принялся за яичницу, время от времени прихлебывая из кружки пахтанье. И только дожевав остатки еды, обернулся к старику.

— Не могу. Я только что с заседания правления. Розе решено целый год не давать лошади.

— Как это не давать? — теперь переспросил уже дед Ундри.

— Очень просто. Не давать, и все. И огород оставили только пятнадцать соток.

— Постой-ка, постой, Ягур Иванович. Разве ты Розу не знаешь? Разве она с тобой вместе но работала?

— Как не знать.

Деду Ундри все хотелось взглянуть в глаза бригадиру, но тот или отводил их в сторону, или мелко моргал.

— А если знаешь, почему так болтаешь? Мы с ее отцом Федором Петровичем в один год в колхоз вступали, и когда вступали — отвели своих лошадей на общий двор. А теперь что же, дочке Федора Петровича — идти просить лошадь в соседнее село, что ли?

— Правление дало мне список, — ушел от прямого ответа бригадир, — и в нем указано, кому пахать, а кому не пахать огороды. Розе и еще Порфирию Кирилловичу — не пахать.

— У Порфирия тоже некому работать: один старый, другой больной.

— Вот и Роза не работает. Разве что для вида, для отвода глаз.

— У нее же на руках больной ребенок! — все больше распаляясь, крикнул дед Ундри.

Но бригадир опять словно бы и не услышал его. Опять молчит, глядит в окно.

— Тогда сделай так, — предлагает старик. — Выпиши лошадь на мое имя, и пусть деньги тоже удержат с меня.

— И на твое имя не могу. Федот Иванович узнает — оралу же меня с работы снимет.

«Ну, и пусть снимает! Пусть снимает! — хочется крикнуть деду Ундри. — Был же ты хорошим плотником — опять пойдешь. Зато совесть будет чистой…»

Нет, не говорит этих слов дед Ундри. Он видит, что не прошибить бригадира никакими словами. И говорит совсем другое.

— Да, пожалуй, ты прав… Носить на плече бригадирскую сумку легче, чем работать с топором в руках… Будь здоров, Ягур Иванович!

Выходит старик от бригадира придавленным, убитым. Кажется, что он стал даже ниже ростом.

Но вот мало-помалу походка его становится все тверже и уверенней. Дед Ундри переулком выходит на луга, где пасется конский табун.

Однако же и здесь старика постигает неудача. Конюх чуть ли не слово в слово повторяет то, что он только что слышал от бригадира.

— Принеси бумажку от председателя или бригадира — дам коня.

«Принеси бумажку»! Где он возьмет эту бумажку?!

Все с той же, непригодившейся уздечкой в руках, возвращался дед Ундри в деревню. Уздечка оказалась ненужной, но сдаваться старик все равно не хотел.

«Ничего, есть еще выход, — говорил он сам себе. — Созовем соседей и посадим Розе картошку под лопату. Сделаем, по старому обычаю, ниме — помочь… И пусть Михатайкину с бригадиром будет стыдно. Если, конечно, какой-то стыд у них еще остался…»

Валька пригнал свой трактор к плотине, резко, чуть ли не с полного хода, заглушил мотор, вылез из кабины. Долго, тщательно вытирал не первой свежести тряпкой потное лицо, руки, потом в сердцах бросил вконец изгрязнившуюся тряпку на гусеницу и выругался:

— Черт меня потащил в чужой огород!

Валька запоздало клял себя последними словами, пытался найти и не находил никакого оправдания своему поступку.

Председатель заставил? Но ведь и своя голова на плечах есть… Вернется Петр — он же в глаза мне плюнет, и что я, ему скажу в свое оправдание? Скажу, что исполнял приказ председателя колхоза?..

Валька безнадежно махнул рукой и пошел прочь от трактора. Но сделал несколько шагов и остановился, поглядел вокруг.

Два бульдозера продолжали работу, то сходясь на дне оврага, то расползаясь в разные стороны и выталкивая впереди себя груды земли. Все круче становились склоны оврага, все выше поднималась земляная насыпь плотны.

Понаблюдав какое-то время за работой товарищей и оглянувшись на свой замерший бульдозер, Валька решительно повернул назад. Уволил его Михатайкин — что ж, пусть его. Но когда еще сядет за руль новый тракторист, а что машине зря простаивать?!

Он снова влез в кабину, завел мотор и двинулся к плотине.

Нож бульдозера мягко лег на влажную, блестевшую на солнце землю, впился в нее и пошел, пошел грудить, пока не вытолкнул на гребень насыпи.

Валька работал с каким-то мрачным ожесточением. Он не просто двигал рычагами и менял скорости, но в каждое движение словно бы вкладывал и злость на себя, и обиду на председателя.

Ладно бы еще чей огород он изуродовал, а то ведь… Эх! Они же с Петром друзья детства. Вместе росли, вместе в школу ходили. В армии и то служили в одной части, и домой вернулись в один день. И дальше шло все так же: вместе окончили училище и поначалу даже на одном тракторе работали. И вот… Пусть Петра нет в деревне, поговаривают даже, что, мол, неизвестно, вернется ли он к Розе — какое это имеет значение. Роза — жена Петра и Галя — его дочка. Позор! Какой позор…

До самого обеда Валька проработал без единого перекура.

Товарищи-бульдозеристы остановили свои машины на обед, и он остановил. Но готовившая трактористам повариха Соня принесла обед только на двоих. То ли не знала, что Валька работает здесь, то ли ей уже успели сказать, что он уже не тракторист. Пришлось Вальке идти обедать домой.

По дороге, на деревенской улице, ему повстречался дед Ундри с уздечкой в руках.

— Слышал, что понаделали с Розиным огородом? — остановив Вальку, спросил старик. — Какой-то дурак-тракторист заехал на люцерну и сгрудил землю в кучу. Это же надо такое издевательство сделать над землей! Это же…

Слова деда Ундри — как соль на открытую рану, и Валька, видя, как старик все больше распаляется, хмуро оборвал его:

— Ну, пусть я сгрудил. Зачем спрашивать-то — ведь и так знаешь.

— Ты?! — дед вытаращил на Вальку удивленные глаза и вроде бы даже присел от негодования, — Да как же ты посмел? Да я тебе вот этой уздой голову прошибу… Нет, ты постой, постой, — видя, что Валька собрался уйти, старик коршуном вцепился в его рукав.