— Тут они меня побаиваются. — Лесник засмеялся, и не понять было, то ли в шутку, то ли всерьез надо было принимать его слова.

Чуть в стороне, на берегу виднелась наполовину вытянутая из воды лодка. Должно быть, лодку выдолбили из большой дуплистой липы; нос ее был аккуратно заострен, а корма заколочена досками и тщательно просмолена. Ближе к корме в лодку вделана широкая скамеечка.

Максим Алексеевич подошел к лодке, склонился над скамеечкой и вытащил из-под нее небольшой, свернутый рулончиком кусок бересты. Большим и указательным пальцами он отцепил от бересты крючок, размотал с рулончика около метра капроновой лески.

— Нацепишь на такую вот нехитрую снасть размоченную рожь или насадишь гольцов и на лодке разбросаешь по озеру, — сказал лесник. — Через полчаса проедешь, вытащишь — везде по рыбине… Не поленитесь, приезжайте как-нибудь с субботы на воскресенье. Можно и без удочек, этого добра у меня достаточно.

— А на настоящую удочку, с удилищем, клюет? — деловито осведомился Федор Иванович, чувствуя, как в нем опять начинает просыпаться рыбацкая страсть.

— С удилищем, поскольку с берега, — немного похуже, — ответил Максим Алексеевич. — Самый клев — на середине озера. — И, замотав леску обратно на бересту, кинул се на дно лодки.

— Рыбу сюда сами запускали или…

— Карпов, — сами, а остальную, надо думать, занесли утки. Окуня даже, пожалуй, чересчур много стало, карпу не дают покою…

— Прекрасная рыба — карп, особенно в сметане! — с вожделением воскликнул Федор Иванович и, как бы убоявшись, что его могут принять не столь за рыбо-лова, сколь за рыбо-еда, добавил: — Ну, правда, ловить его — не простое дело.

— Очень хитрая рыба! — поддержал его Максим Алексеевич.

— На что он у вас лучше всего берет? — уже с чисто деловым интересом продолжал выспрашивать Федор Иванович.

— Признаться, на удочку сам я не ловил. Это вон мой брательник, Степан, когда в отпуск приезжает, занимается. Ничего не скажешь: у него получается. Сразу же, как только заявится, начинает сырой, разве что ошпаренной кипятком, картошкой подкармливать. Покормит так с недельку, а уж потом ловит. Получается! — повторил лесник.

Затем он подошел к стоящей у самой воды раскидистой ольхе и, отогнув привязанную к ней проволоку, начал тянуть. Леонид Семенович поспешил на помощь. И вскоре из воды тяжело, медленно выползла плетенная из ивовых прутьев морда, а в ней шумно забилась, заплескалась рыба.

Максим Алексеевич вытянул морду на бережок повыше, подале от воды, и опрокинул ее содержимое на траву. Улов был почти сплошь из окуней. Бойкие, верткие, они отчаянно заплясали, запрыгали, стремясь вернуться в родную стихию и сантиметр за сантиметром приближаясь к воде, по постепенно слабели, обессилевали, затихали.

— Двенадцать! — вслух подытожил свой подсчет Федор Иванович.

При виде трепещущей рыбы у него и внутри тоже словно бы что-то дрогнуло, затрепетало. Он принялся хватать бьющуюся рыбу и кидать в небольшое углубление на берегу.

— А морду с чем закидываете? — хотелось, на всякий случай, знать и это.

Максим Алексеевич, должно быть, уже понял, что имеет дело с настоящим рыбаком, и отвечал на вопросы секретаря райкома обстоятельно, серьезно:

— Хорошо идет на копченое или чуток подпортившееся мясо.

Вытащили вторую морду. В ней оказалось восемь добрых, словно бы на подбор, окуней.

Сложив морды в лодку, лесник вытащил из кармана полиэтиленовый мешочек, зачерпнул в него воды и побросал в воду пойманную рыбу. Окуньки разом ожили, заплескались, забрызгав лицо и форменную куртку лесника.

— Держи! — протянул он набитый рыбой мешочек Леониду Семеновичу, — Вернетесь домой — уху сварите. Уха из окуней считается вкусной. Стерляжьей-то, конечно, уступит, но не на много.

— Ну вот, ты ловил, а мы будем уху хлебать, — заколебался было Леонид Семенович.

— Нам-то она уже приелась, чудак-человек, — усмехнулся лесник. Усмехнулся по-доброму, широко.

— Тавдабусь тогда, — поблагодарил Леонид Семенович.

— Ну, а теперь пойдемте немного перекусим, да хоть грибов наберите на дорогу. Из леса, говорят, негоже возвращаться с пустыми руками.

Последние слова Максим Алексеевич сказал серьезно, без улыбки, с твердой верой в их истинность. И Федору Ивановичу эта вера в какую-то древнюю, не от языческих ли еще времен идущую, примету даже понравилась.

Ему нынче все нравилось, все наводило на радостные мысли. Нравился и вот этот идущий впереди старый человек в темно-синем рабочем костюме и кирзовых сапогах; нравилась его обстоятельность во всем, его близость, если не сказать родственность, к лесу и его обитателям, ко всему, что этого человека окружало. Даже вот эта его мягкая, неслышная, вырабатывавшаяся годами и десятилетиями походка, и то для Федора Ивановича была исполнена мудрого смысла. Радовался Федор Иванович и тому, что сам так близко соприкоснулся с живой природой, с той самой первозданной природой, о которой в наш атомный век начинаем знать больше по книгам да по телевизионному «Клубу кинопутешествий», а чтобы самим, своими глазами увидеть — на это и времени не хватает, да и самой «живой природы» остается все меньше и меньше…

Сколько раз уже он собирался на праздники, на выходные ли дни «махнуть» на рыбалку или с семьей «удариться» по грибы; и уже снасти не раз готовил, корзины из кладовки доставал — увы! обязательно находились какие-то неотложные дела и удерживали дома… Ну да дела делами, а уж если откровенно, то, видно, больше-то на словах он рвался на природу. Ведь и нынче, в пустой, ничем важным не занятый день, и то не очень-то рванулся, а лишь с большим трудом дал уговорить себя Леониду Семеновичу…

Когда они вернулись на кордон, то увидели у сарая чалую, похоже, недавно выпряженную лошадь. Она стояла у телеги и аппетитно хрумкала свеженакошенную траву.

Из летней кухни тянуло дымком и запахом жареных грибов — таким вкусным, что сразу слюнки потекли.

— Ну вот, пока мы ходили, и моя хозяйка приехала, — обрадованно проговорил Максим Алексеевич и пояснил: — На соседней пасеке была.

В доме их встретила среднего росточка русоволосая женщина с невыразимо синими глазами. Выглядела она уже пожилой, под стать Максиму, а ясный свет ее глаз заставлял забывать о возрасте, намного убавляя его.

Хозяйка коротко назвалась Марьей и, не теряя времени, тут же принялась собирать на стол. А когда водрузила посреди тарелок с хлебом и закусками огромную сковородку жареных грибов, спросила мужа:

— Я пока не нужна?

— А что случилось? — обеспокоился Максим Алексеевич.

— Улей роится. Не знаю, одна мама справится ли. Побегу помогу ей. — И, обернувшись к гостям, приветливо, радушно: — Да вы кушайте, кушайте, не обращайте внимания…

А когда хозяйка ушла, Максим Алексеевич, словно бы исполняя ее наказ, тоже попотчевал гостей:

— Ешьте, ешьте на доброе здоровье.

Федор Иванович с небывалым аппетитом разделался с прожаренной на дымном костре ножкой индюка, а потом, уже не спеша, наслаждаясь, принялся за жареные грибы. Давно не едал он ничего столь же вкусного! Ну, еще и то сказать: часто ли приходилось ему есть обед с такой вкуснейшей приправой, как чистый лесной воздух?!

Под конец, прихлебывая и смакуя душистый, заваренный разными травами чай, он блаженно улыбался и мысленно повторял про себя: этот первый раз не будет последним. Он обязательно приедет сюда, на здешние пруды и озера, под своды этих могучих сосен, к этим милым, радушным людям, приедет еще и еще!..

Дождь догнал их где-то на полпути к дому.

Разом вдруг зашумела листва, и нарастающий с каждой новой секундой ливень обрушился на деревья, на парусинный верх «газика», встал стеклянной стеной впереди машины. Ливень был столь обильным, что вскоре же по земле заручьились мутные потоки. Хорошо, что они к тому времени уже успели выехать на главную насыпную дорогу и можно было не бояться застрять в какой-нибудь колдобине.

Говорили мало, каждый думая о своем.