— Если это Роджерс, — медленно сказал он, — то для меня совершенно новый. Может, кто-нибудь еще пытался делать такие народные скульптуры. «Молодая ведьма». А знаете, Мерси, лицо выглядит так, словно это чей-то портрет.

Он осторожно взял статуэтку и провел по ней руками.

— Замечательная работа, Мерси, как всегда у вас. Вот что я вам скажу. Приближается Хэллоуин. Мы оформим новую витрину, и в центре ее будет ваша молодая ведьма. Оставляете, как всегда, на комиссию?

Бабушка кивнула.

— Вы делайте свою часть бизнеса, мистер Корри. По правде сказать, я бы ее больше не хотела видеть.

— Почему? — с любопытством спросил он.

— Не могу сказать. Просто у меня от нее дрожь. У меня такое чувство, будто какая-то древняя печаль проникает в сознание, заставляет вспомнить что-то такое, что лучше бы забыть. Ну, мне надо спешить. Давайте ваш список свечей, и мы поедем. Нам еще кое-что нужно купить.

— Вот он… — Мистер Корри порылся в бумагах. — Да, вот. Она пишет, что хотела бы получить до Дня Благодарения.

— Получит, если все будет хорошо. — Бабушка поколебалась. — Вы слышали о собрании, мистер Корри? Как говорят, Димсдейл словно соринка в глазу, от которой нужно избавиться?

Он нахмурился.

— Слышал. И они кое-кто услышат с противоположной стороны, не сомневайтесь в этом, Мерси. Мы готовим контрпетицию, которая заставит эту Диверс призадуматься.

— Приятно это слышать, мистер Корри. Конечно, пока ветер не подует, мы не тревожимся. Но свечи вы получите в любом случае.

Центовка располагалась гораздо дальше по Мэйн-стрит, в новом районе, где были аптека, ресторан и несколько других магазинов. Здесь везде были большие новые вывески, которые казались слишком яркими и слегка низкопробными. На улицу одной стороной выходил парк с двумя статуями: солдата времен войны за независимость и еще одного — из армии северян — рядом с грудой ядер и пушкой, которая когда-то стреляла этими ядрами. Остальные три стороны парка были застроены большими старинными домами, выкрашенными в белую краску, с белыми деревянными оградами перед фасадом. На двух углах стояли церкви, а на третьем — большое здание, куда сначала и направилась бабушка. В нем была старинная, почти двухсотлетняя, гостиница и почта, и отсюда нужно было отправить коробку со свечами, которую нес Крок.

Холли сидела с блокнотом для своего доклада. Но уже минут десять ничего не добавляла к записанному. Она записала все, что могли вспомнить бабушка и дедушка о Димсдейле того времени, когда еще была жива мисс Элвери и они стали заботиться о ней и присматривать за ее разрушающейся собственностью.

— Все было в таком беспорядке, что не поверишь, если сам не увидишь, — говорила бабушка. — Мисс Элвери была леди, она не привыкла к тяжелой работе. У нее было несколько девушек. Девушек? Да они все уже были старухами, когда я с ними познакомилась, но им некуда было идти, и мисс Элвери оставила их у себя. Эмма Уоткинс не вставала с постели, и мисс Элвери ухаживала за ней, как за близкой родственницей.

Лиза Пибоди, она кое-что еще делала, но очень немного, могу вам сказать. А снаружи — нужно было прорубать тропу, как в джунглях на картинках в «Джиографик». Все заросло. После смерти отца мисс Элвери и ухода Сайласа Хокинса никто сюда руку не прикладывал.

Мы, Лютер и я, тогда только поженились, и нам нужен был свой дом. Но жить нам было негде. В те дни черных, как мы, не очень пускали в город. Лучше было держаться своих. Но мисс Элвери, она услышала о нас и приехала в своей разбитой коляске, в которую была впряжена старая лошадь. Предложила нам бесплатно жить в амбаре и дала землю, чтобы мы могли выращивать что-нибудь.

Лютер тогда работал на строительстве дорог и хорошо зарабатывал, и с тем, что нам будет давать сад у амбара, мы решили, что проживем хорошо. А потом я увидела беспорядок в доме… мисс Элвери, она никогда не жаловалась, ну а я принялась за работу и стала делать, что могу.

И она начала меня учить — тому, что знала о травах. У нее был травяной сад, она сама за ним ухаживала. И сказала, что никто не может научиться, если сам не попробует. Она давала мне и Лютеру книги, показывала разные виды вышивки. Обращалась с нами, как с друзьями или соседями. Эмма умерла в первую нашу зиму там. Для бедной старушки это было освобождение. А у Лизы случился удар. Упала прямо на кухне и после этого прожила только день и ночь.

И я взяла на себя дом. Для мисс Элвери он был слишком велик, поэтому большинство комнат мы закрыли. У нее осталась спальня и кухня. И кухню она использовала как гостиную и столовую и не заглядывала в остальную часть дома — кроме библиотеки. Мисс Элвери любила читать. Некоторые книги перечитывала по много раз. Рассказывала мне о людях так, словно они тут же в комнате говорят с ней о своих бедах и прочем.

Время от времени она ходила по дому, показывала мне разные вещи и рассказывала их историю — словно книгу читала. Жаль, что все это сгорело. У нее вещи были лучше, чем в музее, который завела мисс Сара при библиотеке. Потом она заболела ревматизмом и в холода все время лежала в постели. Но ум у нее сохранился светлый, и она читала или шила из лоскутков. Все ее работы из лоскутков, они тоже сгорели. А они были как картины, очень красивые. Никогда такого не видела.

Лютер, в те дни когда не работал на дороге и не помогал на фермах, занимался садом. Большую часть того, что ели, мы сами выращивали. Кроме мяса. Когда приходило время забивать скот, Лютер помогал и получал за это мясо. А мисс Элвери — у нее совсем не было денег, раз или два она посылала меня продать что-нибудь из дома. Она знала, что старые вещи интересуют летних людей. Но делала это с большой неохотой. А деньги использовала на то, чтобы помогать другим.

Налоги ее всегда беспокоили, но она каким-то образом их платила. Мы с Лютером добавляли, что могли. Потому что у нас был дом-амбар, понимаете? А в конце мисс Элвери… она запуталась во времени, можно сказать. Ревматизм ее стал сильней, и она считала, что сейчас старые времена и что ее ждут на приеме или еще где-нибудь. По ночам она принималась бродить по дому. Все искала что-то. Но мне так и не сказала, что ищет. Потом… она была в старой гостиной, должно быть, потеряла сознание и уронила свечу. К счастью, я как раз шла ее проведать и увидела огонь. Лютер услышал мой крик, сломал окно и вытащил мисс Элвери.

Мы принесли ее сюда. Дом спасти было невозможно, потому что пожарные находились слишком далеко. И телефона у нас не было, чтобы их позвать. Лютер побежал на развилку, где живет Уилсон. Они вызвали врача и пришли с ним. К этому времени дом уже сгорел. А мисс Элвери… врач сказал, что у нее слабое сердце. Она еще немного прожила, но ничего не помнила и наконец умерла. Она была хорошая леди.

Бабушка долго сидела молча, потом встала и добавила:

— Обязательно расскажи о ней, Холли. Она была очень хорошая женщина и беспокоилась о других. Может, люди о ней забыли. Я — нет. И никогда не забуду.

Потом пришел адвокат. Кажется, она не оставила завещания, а если и оставила, оно сгорело в доме. Но у него была бумага, которую она давно дала ему, а в ней имена ее родственников, которые уехали на запад много лет назад — после гражданской войны. Он сказал, что постарается найти их. А у Лютера была бумага, которую мисс Элвери дала ему, когда мы здесь поселились. И он показал ее адвокату и шерифу Хейнсу. В бумаге говорилось, что мисс Элвери нанимает нас как хранителей.

И тогда они сказали, что мы можем тут жить, и так возникла идея свалки. Лютера поставили смотрителем свалки. Но что-то в старых документах на землю было неправильно, и пока эта неправильность не разъяснится, никто не мог покупать или продавать эту землю. И кажется… — бабушка помолчала… — до сих пор никто и не пытался.

Холли расспросила бабушку, как выглядел дом Димсдейлов, и попыталась его нарисовать, а бабушка подсказывала ей, правильно она рисует или нет. И еще она узнавала о большом саде.