— Скорее второе, — фыркнул профессор. — Умный человек подождал бы, пока я спущу на колдунов камнепад, а не полез бы вдвоём против полусотни.

— Там не больше двух десятков оставалось.

— Трупов только восемь.

— Так остальные сбежали.

— Вот потому и говорю — упустили, болваны. — Профессор строго посмотрел на прислушивающегося к разговору пиктийца. — Выполнять приказание, твою мать с кагулом видели![5]

Йохан вздрогнул от грозного окрика и убежал таскать покойников. Старший сотник пристально посмотрел ему в спину:

— Пусть поработает напоследок.

— Почему же напоследок? — удивился Еремей.

— Разве после того, как передадим информацию в Генштаб, ты не собираешься пустить его в расход?

Баргузин пожал плечами. Собственно, подключение разума пленного оруженосца к каналу мыслесвязи с Владыкой вряд ли оставит хоть что-то от мозгов пиктийца, но тело не пострадает. И глупо уничтожать такой благодарный материал — пара месяцев работы, и получится вполне приличный претендент на пиктийский престол. Просто идеальный претендент — не имеющий собственного мнения, мыслей, убеждений и воли.

Вот сучку Элизию придётся убирать, тут даже вариантов нет. Молодящаяся старуха злонравна, взбалмошна, излишне умна и вообще является сосредоточием всего, что в человеке встречаться не должно. Тварь, короче говоря. С ней каши не сваришь и никак не заставишь плясать под роденийскую дудку. Даже пробовать не стоит — императрица напрямую завязана на Благого Вестника, и можно даже сказать, что является частью его. Притом не самой незначительной частью.

Еремей часто размышлял о том, как будет жить после войны. Раз уж погибнуть во славу Триады не суждено, как наглядно показали недавние приключения в Эдингташе и его подземельях, то задумываться о будущем не только можно, но и нужно.

В университет возвращаться не стоит. Во-первых, даже сейчас появляется острое желание заменить половину изучаемых предметов строевой подготовкой и рукопашным боем, а во-вторых — Владыка вряд ли позволит превратить единственное в стране высшее учебное заведение в полигон для преподавания курса молодого бойца. Да, что ни говори, но армия оставила в душе профессора неизгладимый след. Хотя… почему же оставила? Она и сейчас там. Армия в жизни мужчины — это навсегда. Иначе и не мужчина вовсе.

«Ты прав, генацвале. Это праздник, который всегда с тобой, — голос, раздавшийся в голове, не стал неожиданностью. — И здравствуйте, товарищ Баргузин».

«Здравствуй, Владыка».

«Догадался».

«Да уж не глупей тебя, — профессор не удержался от шпильки в адрес невидимого собеседника. — Ты, собственно, и не скрывался, только имени не называл».

«Не называл. Его у меня нет».

«А что есть?»

«Есть страна, за которую не жалко сдохнуть».

«Что же, колдуны скоро предоставят такую возможность».

«Уже».

«В смысле?..»

«Уже предоставили. Можешь не верить, но мы в очередной раз в глубокой заднице».

«Верю. Я — это ты».

«Почти».

«Мы тут пленника взяли».

«Зачем он мне? Информация давно устарела».

«Ну, извини, раньше не получилось».

«Я тебя не виню, товарищ старший воевода».

«Вчера ещё обычным сотником был».

«Ошибаешься, приказ подписан неделю назад. Поздравления нужны?»

«Обойдусь без них».

«Как знаешь, — судя по интонации, собеседник улыбнулся. — Но при личной встрече с тебя причитается».

«Она будет, эта личная встреча?»

«Обязательно. И чем скорее, тем лучше».

«Намекаешь?.».

«Прямым текстом говорю — пора приниматься за работу».

«А сейчас?»

«Я имею в виду настоящую работу, а не подвиги».

«Хм…»

«Не хмыкай! И поторапливайся, дада шени…»

Через несколько лет в учебниках по истории Родении этот прорыв назовут «Рейдом воеводы Баргузина» и будут рассказывать школьникам о беспримерном подвиге горстки бойцов, прошедших от Калейского хребта до реки Ворсмы сквозь занятые противником территории. Перечислят имена выживших — их всего четыре. Нарисуют карту, где нанесён путь немногочисленного отряда…

И забудут упомянуть два полка, прорвавшие линию фронта в месте выхода и трое суток удерживавшие коридор, прежде чем лечь почти в полном составе. Зачем говорить детям об этом? Зачем омрачать счастливое детство? Узнают сами. Потом. Когда вырастут.

Лишь те, кто уцелел тогда, ничего не забудут. И раз в год будут собираться, чтобы положить цветы на гранитные плиты. Плиты с выбитыми на них именами. Одна тысяча семьсот двадцать четыре не упомянутых в учебниках имени.

И таких плит по всей стране — сотни.

Человек с укрытым капюшоном лицом опять сидел у камина. Новая привычка? Может быть… Но лёгкое, едва слышное потрескивание поленьев успокаивает, а запах сгорающей сайберианской сосны настраивает на философский лад. В прошлой жизни, а Владыка постоянно ловил себя на мысли, что именно та, оборвавшаяся холодным мартовским утром, и была самой настоящей из всех прожитых, у камина сидеть не доводилось. Там вообще многого не было. А жаль.

Зато сейчас есть человек, с которым можно поговорить честно и откровенно, как с самим собой. Пусть пока только мысленно. Не нужно лукавить, не нужны недомолвки, умолчания, иносказания — его не обмануть. Себя не обмануть. Но кто тот человек, звавшийся когда-то Эрлихом Белоглазым и возродившийся через много веков профессором Еремеем Баргузином? Кто он?

— Ответ «конь в пальто» тебя, конечно же, не устроит? — голос Еремея злой и весёлый. — Чего звал?

Владыка улыбнулся — бесцеремонность профессора на фоне всеобщего поклонения подобна свежему ветерку в жаркий день. Иногда, правда, она похожа на лютый мороз, но тоже неплохо. Бодрит и не даёт расслабиться.

— Ты как?

— Великолепно! Позвоночник вдребезги, ноги переломаны, кишки в клочья… Но живой, что не может не радовать.

— Ну так не в первый раз? Бывало, что вообще убивали. — Живучесть Эрлиха давно вошла в поговорку. — Месяца на лечение хватит?

— Что-то срочное?

— У нас всё срочное.

— Ага, только крота в своём окружении поймать не торопишься. Время терпит, да?

— Думаешь?..

— Я всегда теперь думаю, да. Или считаешь провал десанта случайностью? По соплям у Холмской излучины тоже случайно огребли? Извини, товарищ Владыка, но уж от тебя я подобной наивности не ожидал. Теряешь хватку?

— Про крота знаю. Но пока польза от передаваемой пиктийцам дезинформации выше понесённого нами ущерба.

— Ущерб, говоришь? А не желаешь приехать в госпиталь и заглянуть в глаза этому ущербу? А что, в торжественной обстановке вручишь героям новые руки и ноги… деревянные, зато с дарственной надписью. Ты перестал видеть людей в сводках потерь, Владыка?

— Потому и хочу, чтобы ты пришёл.

— Добровольцем на обряд Замещения? Хрен тебе!

— Добровольцем стану я.

— Ты спятил?

— Родении нужен новый Владыка, и некий профессор станет им.

— Нашёл дурака. Сам заварил эту кашу, сам и расхлёбывай. Тем более коней на переправе не меняют.

— Незаменимых людей нет.

— Ага, где-то я это уже слышал. Не в этом мире, но от тебя.

— Я устал и хочу уйти.

— И это слышал, но уже от другого человека. Неси сам свой крест, понял?

— Эрлих, ты…

— Еремей Баргузин. А Эрлиха давно уже нет. Неси свой крест, Владыка. Я помогу… куда же мы теперь денемся?

Требовательный стук в дверь оборвал мысленную связь. Кого ещё там черти принесли, дада шени? Не иначе начальник Генерального Штаба — только у Зерцала Чести достаточно наглости, чтобы заявиться к Владыке в поздний час без вызова и без предупреждения. Остальные вежливее или осторожнее, что, в принципе, одно и то же.

— Разрешите?

— Заходите, товарищ… товарищ…

За многие годы Владыка так и не привык называть помощников придуманными их предшественниками кличками. Отсутствие имён лишает человечности, придавая людям странные черты механистичности. Роботы из фантастических рассказов земных писателей… Зачем? И бороться с привычкой называть себя исключительно по должности бесполезно — они считают это почётным правом.