— Быстрее заканчивайте, — прикрикнул обер-кадет. — И где, Эрлих вас раздери, мой предполётный паёк?

— Уже здесь, благородный дор.

Камерун повернулся на голос и пренебрежительно скривился. И это называется пайком? Благой Вестник, да в трёх приведённых сопляках нет и половины потребной для патрулирования силы. А если бой?

— Издеваетесь?

— Другим и того не достаётся, д'ор! — сарджент из лишённых дара дворян, но держится с достоинством. — Тем более эти осуждены за кражу овса с конюшен бургомистра, и их можно использовать полностью.

Совсем другое дело! Юлиус осмотрел обездвиженных заклинанием мальчишек — немного помладше его самого, лет по двенадцать каждому, худые, бледные… Жизненная сила с лёгкой горчинкой голода и отчаяния. Последнее придаёт особый привкус, сравнимый разве что с остротой ненависти пленных роденийцев.

Весело забурлила кровь, а пробившееся в окошко солнце больно ударило по глазам. Где же ты, благословенный Вечный Туман столицы? Успокоиться… сейчас зрачки приспособятся к яркому свету.

— Ямато, вот тебе ещё сухарики! — Юлиус пнул обтянутые кожей скелеты. — Или без соли не будешь?

Зверь сыто отрыгнул и замотал головой, отказываясь от угощения. Это же не хлеб, и после мяса кости как-то не прельщают.

— Нет так нет, — обер-кадет по приставленной лесенке взобрался в седло и весело крикнул: — Открывайте ворота, ползуны несчастные!

Обслуга бросилась к тяжёлым створкам, и сквозь скрип плохо смазанных петель никто не услышал брошенное пожелание:

— Да чтоб вы сегодня сдохли, твари.

Никто не услышал… Какое дело волку до проклятий овец? Да и кто будет прислушиваться к бормотанию существ, лишь попущением Благого Вестника именуемых людьми… какие из черни люди?

Корм. Запасы. Консервы.

Михась с явным неудовольствием оглядел заместителя с головы до ног, и тот виновато отвёл глаза:

— Так не было там других красок, товарищ командир. Чем хотите могу поклясться.

— Не верю! — десятник брезгливо подвинул ногой несколько маленьких, размером едва ли в половину армейской кружки, баночек. — Тем более они все разного цвета. Уж кто-кто, а моряки всегда славились запасливостью. Просить надо лучше.

— Проси-и-и-ть?

Удивление в голосе Максима прозвучало столь искренне, что вся злость у Кочика куда-то улетучилась.

— Ну да, просить. Или, в крайнем случае, сменять на фляжку ракии.

На лице заместителя читались противоречивые чувства, наполовину состоящие из лёгкой паники. Отдать ракию? Морякам? За какую-то жалкую краску?

— Они же её выпьют, командир! — паника усилилась.

— И что?

— Так насовсем выпьют!

— Зато самоход будет покрашен.

— А зачем? Он и так хорошо выглядит.

Михась тяжело вздохнул и нахмурился:

— Максим, делай что угодно. Но если через час я увижу хоть одно пятнышко ржавчины… Время пошло! Вернусь — доложишь об исполнении.

Уйти он не успел. Успел только отвернуться, как за спиной раздался истошный вопль:

— Воздух! Драконы!

Огненный плевок расплескался по палубе. Торжествующий рёв и свист крыльев. Стук ледяных осколков по железу.

— Твою же мать! — позднее Михась так и не смог вспомнить, как он оказался на сиденье наводчика. — Максим, подавай!

Первый снаряд ушёл в небо, но дракон уже скрылся в низких облаках. Скрылся, чтобы тут же появиться с противоположной стороны и залить борт корабля огнём. Что, никак не загорается? А вот накося выкуси! Частое фырканье станковых огнеплюек на корме. Проснулись, кагульи выкормыши? Ведь кто-то твёрдо обещал засечь любого пиктийского мага за тридцать вёрст. Совсем тушканов не ловят, придурки винторогие!

Снаряд с лязгом лёг в приёмный лоток. Выстрел… мимо. Крутануть маховики, поворачивая платформу… Выстрел… Свечение колдовского щита… зацепил? Вот же вёрткая вошь! Выстрел… есть!

Столичные высоколобые умники не зря ели хлеб и пили ракию — уже второе попадание вдребезги разнесло пиктийскую защиту, и не ожидавший такого подарка колдун влетел в перекрестье огненных трасс из нескольких ДШК.[3] На драконе влетел, разумеется. Но легче ему от этого не стало — чешуйчатой твари тут же сожгло правое крыло, и под восхитительную музыку воплей ужаса оба упали в воду. Через несколько мгновений на поверхность вынырнула мокрая голова. Человеческая голова.

— Не стрелять! — появившийся на палубе сотник Баргузин сильным толчком сбил с ног прицеливающегося из огнеплюйки бойца. — Не стреляй, твою мать!

— Пожалел ублюдка? — зло оскалился тот. — А они нас жалеют?

— Придурок, — усмехнулся Еремей. — Милосердие захотел проявить?

— Что?

— Пиктийцем и без тебя есть кому заняться. Убери оружие, сынок…

А вокруг мелькающей в волнах головы закружились в хороводе острые плавники.

Сегодня ночью немного жарковато. Не в смысле погоды, хотя холодный северный ветер поутих, сменившись лёгким тёплым бризом. Так, кажется, моряки называют то, что дует со стороны берега? Вот им и надуло на «Эльпидифор» три с лишним десятка драконов, закружившихся над кораблём в стремительном и завораживающем танце. Атакующие тройки вываливались из крута, поливая железную палубу и надстройки огнём и засыпая боевыми заклинаниями. Всё как всегда — «ледяные копья», град из острых и твёрдых осколков всё того же льда, «воздушные кулаки» и «пожиратели душ». От последних спасала сплошная стена огня из ДШК — пиктийскому колдовству нет разницы, откуда высасывать энергию, а её переизбыток вызывал взрыв и сильнейший откат по магу. Два дракона уже рухнули в воду, а третьего просто разметало на куски, когда заклятие поймало и пыталось переварить снаряд главного калибра.

Роденийцев у Эдингташа ждали. Вчерашний ублюдок на не менее ублюдочной крылатой ящерице успел передать сведенья начальству, а время позволило подготовить достойную встречу. Будь на месте «Эльпидифора» обыкновенный деревянный ветродав, то давно бы лежали на дне обгорелые обломки. Чёрное дерево корпусов стойко к гниению и морской воде, выдерживает таранный удар в борт, но хорошо горит и совсем не способно плавать. Чем-то приходится жертвовать в угоду прочности.

Закреплённый на палубе самоход противодраконьей обороны не остался в стороне от всеобщего веселья. Михась только успевал поворачивать платформу, вылавливая в прицел выдающие пиктийцев языки пламени, и в ночное небо уходили всё новые и новые снаряды «Грома небесного».

— Второй готов! — заорал Барабаш, когда очередным выстрелом проломило магический щит, и выходящему из пикирования дракону оторвало голову. Заорал и тут же замолчал, ударившись лицом о приёмный лоток установки.

— Заряжай! — Михась покосился на профессора Баргузина, стоявшего рядом, подняв руки со слабо светящимися ладонями, и прикрикнул на Матвея: — Давай!

Стрела, оставляющая дымный след сгорающего алхимического зелья, взорвалась под брюхом летающей ящерицы, заставив её кувыркнуться вниз, полоща по ветру выпущенными кишками.

— Приходи, кума, любоваться!

— Не отвлекайся! — старший сотник Медведик вскрыл новый ящик с зарядами и посмотрел в сторону. — Ты что творишь, гнида?

— Я???

— Нет, — отмахнулся Вольдемар. — Воевода наш…

Тысяцкий от вражеского огня не прятался. Размахивая мечом в одной руке и огнеплюйкой в другой, он стоял у открытого люка орудийной башни и орал на оглохших стрелков:

— По городу давай, по городу! И не жалейте снарядов.

Ченчик командовал скорее для собственного удовольствия, но его крики оказались услышанными — три ствола медленно опустились, порадовав пиктийцев в вышине, и грохнули вразнобой.

— Залпами, мать вашу, залпами!

Приятно почувствовать себя всемогущим. Сердце сладко замирает, когда в неприятельском городе встают подсвеченные багровым взрывы. А вот если бы стреляли сразу с трёх кораблей… Капитаны приданных тысяче «Эльпидифоров», отказавшиеся понимать прямой приказ, — ещё пожалеют! Особенно тот, что по дальней связи посоветовал Ченчику выйти замуж за дохлого винторогого кагула извращённым способом по глорхийскому обряду. Или там особист у кристалла был? Неважно, особисты тоже пожалеют.