— Амулеты готовы, профессор просил не беспокоиться и начинать без него. Он будет позже.

— А Матвей?

— С ним.

— Вот же…

— Что-то они задумали, товарищ старший сотник, нутром чую. И это что-то колдунам очень не понравится.

До войны Эдингташ считался глубоким захолустьем. Впрочем, он продолжал оставаться таковым и после её начала, но появление в городе большого количества имперской аристократии немного развеяло извечную провинциальную скуку и придало некоторый блеск обществу. Ранее здешний высший свет состоял лишь из капитана береговой стражи, происходившего из захудалого и лишённого дара рода с севера Империи, да десятка очень старых дев, решивших поправить здоровье морским воздухом вдали от докучливой молодёжи.

Почтенные девушки первыми пострадали от изменений — среди кадетов драконирской школы почиталась за удаль тайная ловля мопсов, мосек и болонок, с последующим скармливанием блохоносцев драконам. И даже существовало негласное соревнование по количеству.

А что делать, если в свободное от патрулирования время заняться нечем? Не балы же устраивать? Престарелые прелестницы и не против бы, но… И это «но» сводило на нет все остальные доводы. А если нет балов, то нет и приличных музыкантов.

— Барабанщики совсем ритм не чувствуют, а духовые так вообще… — когда-то профессор Баргузин не пропускал ни одной премьеры в столичной опере, и воспитанному на произведениях великого Саввы Бахуса слуху трудно переносить визгливые пиктийские флейты. — За фальшивые ноты убивать нужно!

— Да мы вроде бы так и собираемся сделать, — ухмыльнулся Матвей, не отличавший скерцо от адажио и из всей музыки уважавший лишь колокольный звон. — Или пленных брать будем?

Таскать языков Барабашу надоело. Тем более к колдунам, имеющим представление о планах командования, не подобраться, а городские ополченцы могут только нечленораздельно мычать и испуганно вращать глазами. Как же бедолаг запугали страшными и жестокими роденийцами! Такому после допроса даже глотку жалко перерезать.

— Нет, пленники нам пока не нужны, вот чуть попозже… — профессор сосредоточенно втыкал меч в склон неглубокого оврага. И когда клинок упёрся во что-то твёрдое, с удовлетворением кивнул. — Ну вот, а ты говорил, что не найдём.

— Я говорил? Я даже не знал, что мы чего-то ищем.

— Это неважно, — Баргузин отстегнул от пояса лопатку. — Копай.

Матвей пожал плечами, но инструмент взял — за последние полгода привык к тому, что Ерёма ничего не делает просто так. И если тому захотелось найти что-то закопанное в земле, то так оно и нужно. Только вот зачем?

Когда заработали ударившие фаланге в тыл станковые огнеплюйки, профессор приподнялся на локте и выплюнул измочаленную зубами травинку:

— И не отвлекайся, там без нас справятся.

Барабаш не отвлекался, только изредка вытирал пот со лба рукавом кольчуги. От волнения, наверное. Только спросил, кивая на показавшийся серый камень:

— Если это подземный ход в город, то как-то странно выглядит. Заметил, он на могильную плиту похож?

— Она и есть, — Еремей поднялся, подошёл, осторожно положил руку, нащупывая едва заметные буквы, и повторил: — Да, она.

Матвей озадаченно посмотрел на товарища — осквернителем гробниц ему бывать ещё не приходилось.

— Может, ты без меня? Знаешь, чужие могилы как-то…

— Чужие? — по лицу профессора пробежала лёгкая тень. — Не беспокойся, это моя.

— А-а-а… а в каком смысле?

— В прямом. Когда Эрлиха Белоглазого убили в первый раз…

— Не понял, — Барабаш почесал лопаткой затылок. — Был ещё и второй?

— И даже восьмой. Девятый стал бы последним, но… — Баргузин запнулся и продолжил совсем не в тему: — Великие Перерождения надёжнее — они не кончаются в отличие от жизней. Снимаем крышку!

Матвей ухватился за выемки сбоку, будто специально для того выдолбленные, и дёрнул вверх:

— Какого хрена?

Массивная и тяжёлая на вид плита подалась неожиданно легко, а когда её отпустили, то зависла в воздухе, чуть покачиваясь, как плот на волнах. Еремей пояснил:

— Антигравитация. Ересь, конечно, с точки зрения фундаментальной науки, но кое-что получалось. Ага, на уровне фокусов.

— Слушай, Ерёма, — Барабаш опять почесал лопаткой голову и заглянул в открывшийся тёмный провал, — а чего это тебя в овраге закопали?

— Не меня — Эрлиха Белоглазого.

— Какая разница?

— Тогда — очень большая. В смысле, в то время.

— И всё же?

— Я сам.

— Закопался?

— Нет, сам закопал… тьфу! То есть похоронил. А точнее, сам Эрлих, который был ещё не я и который долго не станет мной.

Матвей округлил глаза:

— Сам-то хоть понял, что сказал?

Профессор хмыкнул и спрыгнул в могилу:

— Спускайся, а то сейчас колдуны обратно побегут, всего кровавыми соплями забрызгают. Или драконы на голову нагадят.

— Их в городе штуки три осталось, не больше.

— Тебе и одного хватит. Идёшь или нет?

— Куда я денусь?

Как Барабаш и ожидал, скелета в могиле не оказалось. Да и откуда ему там взяться, если наглядное подтверждение того, что слухи о смерти Эрлиха Белоглазого несколько преувеличены, больше полугода перед глазами? Профессор и сейчас живее всех живых, что уж там говорить о прошлом! По утверждениям легенд, у древнего злодея, как у кошки, девять жизней, и Еремей только что это подтвердил.

— Ерёма, а ты сейчас которую по счёту жизнь живёшь?

Камень, ничем не отличающийся от соседних в кладке, повернулся под рукой Баргузина, и он бросил через плечо:

— Надо же, работает. — И добавил, немного помолчав: — Первая она у меня, Матвей. Опять первая.

Барабаш поверил сразу, хотя раньше никогда не считал себя специалистом по Эрлихам. Или того, кого поминают страшилки и детские сказки больше не существует, и остался только один, правильный? Наверное, так оно и есть, потому что все поступки профессора Баргузина приносят неприятности исключительно пиктийцам. Куда уж правильнее-то? Проход в выложенной камнем стене открылся бесшумно, и Еремей с непонятной гордостью сообщил:

— Умели раньше работать, не то что нынче! Триста золотых грошей за механизм отдал.

Сколько это будет в сегодняшних ценах, Матвей выяснять не стал, да и гроши давно не в ходу. Но понятно, что очень дорого. Кстати, а если найти покупателя и… Ещё можно после войны сюда любопытных возить за хорошие деньги. Почему бы нет?

— Догоняй. — Баргузин скрылся в проходе, и Барабашу пришлось шагнуть следом.

Вспыхнули светильники под низким сводом, разогнав веками копившуюся темноту. Она отступала неохотно и так и не ушла совсем, затаившись в углах клубящимся чёрным туманом. Казалось бы, откуда углы в небольшом, шагов десять в поперечнике, круглом помещении, а вот поди ж ты… нашлись. Не иначе профессор что-то начудил в своё время. В самом центре, на пересечении светящихся линий, стоял железный ящик со странной надписью на боку: «Горьковская железная дорога. Инвентарный номер 5276649». Буквы роденийские, а слова непонятные. Наверное, заклинание какое-то! На лицевой стороне выпирает круглая нашлёпка с нанесёнными цифрами. Часы?

— Ни разу сейфа не видел? — профессор подмигнул Барабашу и принялся колдовать над ящиком. — У нас таких не делают.

— А где делают?

— Представления не имею, это нужно у Эрлиха спрашивать.

— Так я и спрашиваю.

— У того, у прошлого, — нашлёпка, оказавшаяся хитрым замком, щёлкнула, и Еремей потянул за ручку. — Ага, на месте, родимая!

Внутри пусто, если не считать крохотной, с мизинец размером, стеклянной ёмкости и большой прозрачной бутылки с жёлто-красной этикеткой. Рядом два стакана и кусок хлеба, посыпанный крупной солью.

— Колбасу он не рискнул оставлять, — пояснил профессор. — Остановленное время плохо влияет на закуску.

— Он — это ты? А с хлебом ничего не случилось?

— Сейчас узнаем, — пальцы привычно подцепили язычок на пробке. — Арзамасский ликёро-водочный завод, цена три рубля шестьдесят две копейки… Будешь?