И сразу же Савину стало легче. Значит, и им, двоим, придется идти пешком, и хотя у них наверняка есть с собой вода, полтораста километров до ближних кишлаков пройти не так-то уж просто. Он нисколько не сомневался в том, что сам сможет идти за ними все эти полтораста километров, хотя на самом деле он не осилил бы и пятой части этого расстояния.

А тревожной группы все не было. Савин уже стал сомневаться в том, действительно ли он видел облачко пыли на горизонте или это ему померещилось. Может быть, на заставе не заметили ракет, которые он выпустил? Но все равно, и в таком случае их должны были хватиться часа через полтора-два.

Уже наступал вечер, а он все шел и шел. Со стороны это выглядело, наверно, диковинно: голая степь — и один-единственный, шатающийся из стороны в сторону человек с карабином в опущенной руке…

Солнце палило нещадно, и Савин поймал себя на мысли, что ему хочется лечь, спрятать куда-нибудь обожженное лицо и дождаться ночи. Но тут же припомнилась поговорка, которую часто любил повторять на занятиях начальник заставы: в пустыне так бывает: ляжешь — уснешь, уснешь — не встанешь, не встанешь — орлы сыты будут.

Он догнал их. Он не знал, сколько прошел по этой проклятой полупустыне, но все-таки он увидел их наконец. Те тоже шли, пошатываясь, как пьяные. И когда Савин выстрелил, оба упали. Только один сразу, а другой прошел еще шагов десять, зашатался сильнее и ткнулся лицом в раскаленный песок. «Второго живьем, — подумал Савин. — Только живьем…»

Они лежали друг против друга, и нарушитель стрелял. Но его пули уходили в сторону, зарываясь в песок: по-видимому, он нервничал и «мазал».

Чтобы чувствовать себя безопаснее, Савин решил обойти нарушителя так, чтобы низкое солнце било тому в глаза. Но лазутчик разгадал маневр пограничника. Едва только Савин пополз влево, как нарушитель пополз туда же, время от времени стреляя из своего карабина.

Они долго бы ползли так, не давая друг другу зайти со стороны солнца. Но Савин сначала не понял, почему вдруг нарушитель поднялся, бросил карабин и пошел к нему с поднятыми вверх руками. Чувствуя какой-то подвох, он прицелился в него и крикнул:

— Не подходи!

Но нарушитель смотрел мимо Савина, в сторону, и пограничник, на долю секунды повернув голову, увидел человек десять наших солдат, переваливающих через большой бархан…

Потом Савину передали, о чем рассказал задержанный нарушитель. Когда на допросе его спросили, на что нарушители рассчитывали, переходя советскую границу, он хмуро ответил:

— Мы не думали, что один человек не побоится остаться против десятерых конников. Мы думали смять обоих. И наконец, мы не думали, что эта жара такая страшная и что ваш пограничник пойдет один в пески.

Нарушители шли, как выяснилось, с диверсионными целями. Вот, собственно, и вся история. Собирался я рассказать вам о том, зачем пограничнику нужно уметь ходить, а получилось, кажется, совсем о другом…

Капитан Емельянов замолчал, словно обдумывая что-то, а затем медленно подошел к открытому окну и, набрав полную грудь свежего воздуха выдохнул:

— Да, было дело!..

Несколько дней спустя, не дожидаясь, пока у Ольхина кончится отпуск, я уехал в комендатуру и за обедом познакомился с несколькими офицерами. Один из них — военврач, человек невысокого роста, со скуластым широким лицом и черными раскосыми глазами, спросил меня:

— Значит, вы от Емельянова? Не знаете, как там, нет больных?

— Нет, но могли бы и быть. Меня капитан «прогулять» хотел было… Хорошо, один товарищ о его методе знакомства предупредил.

Военврач улыбнулся так, что его раскосые глаза совсем превратились в щелочки.

— Старая школа! Он вам не рассказывал, как служил в Средней Азии?

— Рассказывал. Действительно интересно… Вы не знаете эту историю с Ниязовым и Савиным?

Офицеры переглянулись, а у военврача лицо сразу стало равнодушным и непроницаемым.

— Нет, не знаем, — ответил он за всех. Майор-комендант постучал вилкой по тарелке и укоризненно сказал:

— Нехорошо гостя обманывать, товарищ Ниязов! Военврач смутился и пробурчал что-то невразумительное. Потом он снова поглядел на меня.

— Какую вы вторую фамилию назвали? Савин? Не было у нас такого. Это Емельянов сам о себе рассказал. Это он пошел тогда за нарушителями…

Потом я уехал из комендатуры на другие заставы. Тот же махровый от дорожной пыли «газик» шел между опустевших полей, иссеченного осенними дождями жнивья… А мне ясно виделась раскаленная, выжженная солнцем степь и одинокий человек, бредущий по ней с карабином в опущенной руке. Но не уставший, не измученный зноем, а сильный, могучий — такой, что даже солнечная жара отступала перед жаром его сердца…

Пограничник на побывке.

Хороший у нас на заставе огород!

В гостях у работниц ковровой фабрики.

Шире круг!

Письмо от любимой.

Бывалый воин среди юных друзей пограничников.

Мальчишке из отряда ЮДП хочется стать настоящим пограничником.

На занятиях в отряде ЮДП.

Алешка очнулся. И сразу в нос шибанул запах лекарств. Он хотел приподняться, но тотчас почувствовал тяжесть в голове, а на глаза наплыл туман. Во всем теле разлилась приятная слабость, какая бывает после тяжелой работы. Алешка откинулся на подушку, полежал и снова приподнялся. Первым, что он увидел, — окно, наполовину занавешенное марлей, наполовину затянутое изморозью. Ощупывая железные прутья койки, Алешка одними губами, больше для себя, прошептал:

— Где я?

И сразу к нему протянулась рука. Она коснулась его лба. Рука была теплая, шершавая, как у дедушки.

— Спи, — над самым ухом раздался ласковый, с небольшой хрипотцой, видимо, от долгого молчания, женский голос. На его горячий лоб та же рука положила мокрое холодное полотенце. И Алешке стало тепло и покойно. Хмельной шум закружил голову. Словно издалека, как через вату, заложенную в уши, он гаснущим сознанием улавливает истошный крик Расула: «Алешка тонет!..»

Алешка жил с дедом на самой границе. Отца и мать он не помнит. Был совсем маленьким, когда в семью пришла беда. Отец и мать работали вместе в одной геологоразведочной партии. В горах попали под снежный обвал. Их нашли весной, когда растаял снег. Дед не захотел уезжать из тех мест, где похоронил сына и невестку, поселился с Алешкой в маленькой избушке на берегу бурной пограничной речки, стал заведовать канатной дорогой. По ней поднимались грузы высоко в гору, на склоне которой лепились издалека похожие на новенькие ульи домики строящегося горнорудного поселка.