Шубенко возвращается к обеду, спрашивает Лихарева:

— Физзарядку провели?

— Нет.

— Почему?

— Приводили в порядок казарму.

— Ага, — Шубенко наклоняет голову, словно не расслышал ответа, и, помолчав, добавляет: — А распорядок дня? — И больше ни слова. Он не ворчит, не донимает «моралями», не грозится наказать. Просто молчит. Но Лихарев видит, как холодеют и становятся колючими его глаза, сдвигаются кустистые брови. Все ясно. Молчит и Лихарев. У него лишь ярко вспыхнули щеки. Он не клянется исправить ошибку. Но можно быть уверенным: в душе обругал себя. Промах не повторится.

Поздним вечером Лихарев заходит в ленинскую комнату. Примостившись в углу, сидит рядовой Султангазиев. В руках — книга. «Джура» Г. Тушкана на киргизском языке.

— Почему не спите?

— Спать не люблю, товарищ лейтенант, три-четыре часа сплю, зачем больше?

Лихарев садится рядом, слушает его неторопливую речь. О радостном или неприятном Султангазиев говорит одним тоном, не удивляясь и не возмущаясь. Смуглое лицо печально, без улыбки.

Днем Лихарев доложил начальнику заставы, что Султангазиев снова нарушил дисциплину. Пришел на стрельбище, когда пограничники уже вели огонь. Лихарев не сдержался, накричал на солдата.

— Когда последний раз с ним беседовали? — спросил Шубенко.

— Уже давно.

— Побеседуйте, а потом свои выводы и предложения доложите мне.

И вот, кажется, удобный момент для беседы. Один на один. Что он знает о Султангазиеве? В «гражданке» был трактористом. Из Пржевальска. После службы собирается на целину. Кажется, женат. Все? Да, к сожалению, все. О чем он думает? Как намерен построить свою жизнь?

— Ну, как дела?

— Нормально, товарищ лейтенант.

— Хорошо пробрали комсомольцы? Почувствовали?

— Нет, не почувствовал.

Что это, бравада? Или просто упрямство?

— А Труфляк тебя здорово критиковал…

Это, кажется, в цель. Труфляка самого критикуют чуть ли не на каждом собрании.

— Пусть на себя посмотрит, — зло говорит Султангазиев. Лихарев радуется: лед равнодушия сломлен. — Он больше нарушает.

— Ну и что?

— А вы с ним возитесь. Это правильно? А Султангазиев нарушил — сразу на бюро.

— Так это полезно. У нас коллектив хороший.

— Хороший? — ершится Султангазиев. — Хороший? А почему здесь земляк не земляк, товарищ не товарищ — критикуют? Что два года назад было — вспоминают. Зачем так жить?

— А ты разве забыл: все за одного, один за всех?

— Нет, не забыл. Моральный кодекс?

— Да, Султангазиев, моральный кодекс. Смотри. — Лихарев кивает головой на плакат. Там ярко светятся слова:

Султангазиев долго смотрит на плакат, думает. Лихарев вынимает из кармана письмо, читает вслух, будто самому себе:

Дочитана последняя строчка письма. Оба долго молчат.

— Ну, мне пора, — говорит Лихарев. — Пойду высылать наряды.

Он идет к двери, а Султангазиев привстает с места, хочет что-то сказать, но не решается.

Лихарев входит в комнату дежурного. Перед ним очередной наряд. Молодой офицер ставит задачу. Тут же солдаты решают несколько летучек. След в районе арыка в сторону границы. Ваши действия!

Наряд уходит в ночь. Он знает задачу и готов выполнить ее. Выполнить так, как приказал лейтенант Лихарев.

О Лихареве мне посоветовали написать офицеры училища. Когда я приехал в часть, начальник политотдела, улыбаясь карими веселыми глазами, сказал:

— Пишите. Поддерживаю. Если училище будет присылать на границу таких, как Лихарев, скажем спасибо.

В конце командировки я снова встретился с начальником политотдела. Он протянул мне протокол заседания партийной комиссии. В нем были такие строки:

— Главное — Лихарев любит границу, — сказал политработник. — Попал к Шубенко. Вот и все.

Впереди у Станислава еще много трудностей. Но первый экзамен выдержан.

— Граница. Она, брат, не прощает лености никому и ни в чем: ни в мыслях и ни в действиях, — эти слова говорил Леньке сосед Петр Клюев, недавно вернувшийся домой со службы на заставе, но Ленька посчитал их сплошной лирикой. Хватил парень на торжественной встрече лишнего, ну и потянуло его на разную премудрость. Во всяком армейском деле есть чем хвастнуть. Одни морские узлы вяжут, другие петли крутят, а третьи, пограничники, хитрые узелки распутывают. Романтика, да никто не волен выбирать подходящее себе. Куда пошлет военкомат, там и долг свой исполнять надо. Долг, обязанность, и только. Призвания тут не нужно, о нем никто не спрашивает. У Леньки Гвоздева нрав умеренный, ему и без романтики неплохо. Посылают в пограничники — и ладно. Послужит три года как уж там придется и опять гражданским связистом будет. Это на всю жизнь.

Так думал Ленька дома, а теперь сидит на скамеечке под старыми тополями во дворе заставы и вспоминает Петра Клюева. Прав был парень, толково подметил существо границы. Перекрутила она все Ленькино нутро. Сегодня друзья окончательно выбили его из колеи спокойной жизни. Разделали в световой газете, да еще при шефах, при ней, Галинке, что наконец-то после долгого отнекивания согласилась пойти вместе в кино. А теперь что? Стыд и срам. Середнячок, обитатель тихой заводи. Вот он какой никудышный человек.

Над его тяжелой от дум головой сонливо шепчут тополя, в небе плывет полная и яркая луна, где-то далеко-далеко, на противоположной окраине села, бродит баян и водит за собой веселых парней и девчат. Ленька пытается забыть про карикатуры, но они стоят в глазах, как на экране, и не дают покоя. Уже в который раз перебирает он в памяти дни своей короткой жизни, все вроде было в ней как надо, нигде и ни в чем не спотыкался.

В босоногую пору Ленька не был тем, кого считают забиякой, не ходил и в тех, кто сносит насмешки охальников. Пошел в школу — тоже не был последним, правда, и вперед не вырывался. Его не хвалили и не ругали нигде: ни дома, ни в школе и ни на улице. Как неприхотливый подорожник растет себе на обочине большака, пропуская мимо стремительные автомобили, так и Ленька был равнодушен к быстрому бегу, и точно так же, как дождь умывает подорожник, спасая его от гибели, так и окружающий мир поддерживал Ленькино существование, наполнял его дни определенным смыслом, заботами, маленькими удачами и огорчениями.

Мать, овдовевшая в войну на двадцать пятом году жизни, ради Леньки отказалась от второго замужества и старалась сделать так, чтобы люди не кивали на него, как на бедного сироту.

Ленькин дед часто поговаривал:

— Гвоздевы не любят слепить глаза людям славой, не тех кровей они. Держатся на своем корню ровно, спокойно и крепко. А корень их потомства ядреный и глубоко врос в сибирскую землю. Никакая стужа, никакая засуха не берет его.

Ленькины сверстники после десятилетки разлетелись в разные стороны: кто в институт, кто на целину, кто в таежные дали. Ленька, закончив техникум связи, остался дома. Его устраивала жизнь на тихой, милой, обжитой прадедами земле. Он работал на радиоузле, чинил людям радиоприемники и слыл скромным парнем.