За грохотом телеги ребята не слышали, что кричал своей жене секретарь, только видели, как недокуренная цигарка далеко полетела в сторону.

Молча ребята направились в поле.

Петьке казалось, что Ефимка все уже знает о вчерашнем, но нарочно не говорит и ждет, когда он сам ему расскажет, а Ефимка в свою очередь ждал, что Петька будет расспрашивать его, куда они вчера уходили с Наташкой.

Наконец, Петька не утерпел. Сквозь зубы спросил:

— Как ты на гумно попал?

— Очень просто. Жеребенок у нас куда-то убежал.

Петьке стало смешно.

— Ты что? — насторожился Ефимка.

— Чудной у вас жеребенок. Дома не ночует.

На ходу Ефимка рвал траву и то бросал ее наотмашь, то брал в рот. Ему попалась полынь. Сморщившись, он досадливо плюнул:

— Какая она, черт!

— Кто?

— Полынь. Горькая.

— А ты сладкое любишь? — как бы про себя произнес Петька.

Голос его показался Ефимке чужим. Мельком взглянув на него, он нашел в нем все чужое. И эта походка вразвалку; черные, встрепанные, с остью мякины на висках волосы, тонкий прямой нос с узкими ноздрями; крепко поджатые, скупые губы; чуть раздвоенный снизу подбородок, даже длинные сильные его руки, синяя рубашка горошком, подпоясанная ремнем с медной пряжкой, сапоги с потертыми носками, — все казалось Ефимке чужим.

— Слушай, — начал он, ломая стебель чернобыла, — я вижу, ты обиделся на меня за вчерашнее. Нам надо с тобой потолковать.

— Совсем и не обиделся, — пробурчал Петька, — и не стоит нам говорить. Вообще скажу — чепухой мы занимаемся.

— Правильно! — обрадовался Ефимка. — И если хочешь с ней гулять — на здоровье, — только одно скажу: крутит она нам головы, а сама с Карпунькой гуляет.

— Ладно, как-нибудь поговорим… Глянь, что там? — указал Петька на ту сторону Левина Дола, где над обрывом лежал какой-то человек в белой фуражке.

— Милиционер! — заметил Ефимка.

— Зачем он туда забрался?

Человек в белой фуражке встал, разулся, разделся и вошел в реку, устанавливая на самой ее середине какой-то блестящий предмет.

Ребята заинтересовались, спустились в Левин Дол, прошли вдоль кустов, остановились и в один голос выкрикнули:

— Алексей!

Сняли сапоги, штаны и, переступая по камням, стали переходить на ту сторону.

Алексей заметил их, радостно заулыбался.

— Очень кстати, ребята. Хочу поговорить с вами по душам. Только немного обождите.

Алексей разостлал газету, сел, вынул из ящика тетрадь, не спеша перелистал ее и, щуря глаза, начал туда что-то вписывать.

Подсчитав какие-то цифры и отложив тетрадь в сторону, он посмотрел на ребят. Посмотрел пристально и пытливо предложил:

— Условье наше — откровенность, так?

— Так, — ответил Ефимка.

— Ну вот. Скажите прямо, чем ваш комсомол отличается от беспартийной молодежи?

— Политграмота?

— Но вы задаете себе такие вопросы?

— Имеем в мыслях.

— Значит, думали о том, за что вас можно назвать комсомольцами?

— Говори, говори, — насторожился Петька.

— Хорошо. Из того, что я узнал о вас, получился нелестный вывод. То, что вы сделали и чем занимаетесь, — пустяки, кустарщина. В селе двенадцать комсомольцев, но Леонидовка ничем не отличается от других сел, где нет ни одного. Комсомол не идет впереди…

— А тащится сзади, — подсказал Ефимка.

— Плететесь в хвосте и еле-еле волочите ноги.

— Факты? — перебил Петька.

— До них и дошел. Вот один факт: каждый год мужики все еще продолжают делить землю по едокам. Землю не навозят. Боятся, что она достанется на следующий год другому и навоз пропадет или, как говорят, «попадет чужому дяде». Земля не дает уже сампят урожаю. Что в этом деле предприняли комсомольцы?

— Землю опять скоро делить пойдут, — усмехнулся Петька.

— Радуйтесь. Второй факт: Леонидовка отвела два места под новые усадьбы. Одно у кладбища, другое возле леса. Кто селится у кладбища, на самой скверной земле? Голь, беднота. А кому дают у леса? Зажиточным. Они, чтобы меньше платить налоги с семьи, отделяют своих сынков и расселяют их там. Двойная выгода: и налог не платят и усадьбу получают. Почему так? Потому что богач, если нужно, сам глотку перегрызет, а не то — помогут два ведра самогона. Кто за бедноту заступается?

— Факт, — согласился Ефимка, — но добавлю, что и из бедноты кое-кто поселился там.

— Знаю, кто поселился и как. Теперь — кооператив. Тут вы будто одержали когда-то победу, выгнали мошенников, посадили хороших людей. Лобачев закрыл торговлю. Закрыл ли? Не торгует ли он тайком, как будто случайно? Торгует. И налоги не платит. И доход от его предприятий никто не учитывает. Хлеб, дорогие товарищи, тихонечко ссыпает.

— Да откуда ты все это узнал? — не утерпел Петька.

— Если уж речь зашла о Лобачеве, кстати еще одно. Слышали вы что-нибудь о его затее с Нефедом и Митенькой? Не слышали? Жаль. Они вам покажут, что делает кулак, когда комсомол за девками бегает.

При этих словах Петька с Ефимкой, будто сговорившись, переглянулись.

— Что затевают? — спросил Петька.

— На отруба хотят.

— Этот номер не пройдет.

— Если вы будете одними спектаклями заниматься — пройдет.

Исподлобья поглядев на ребят, Алексей замолчал. У Ефимки двигались скулы. Петька уперся взглядом на протертый носок сапога. Глубоко вздохнул и сквозь зубы произнес:

— Выходит, мы ничего не сделали?

— Сделанного не видно, — потирая локоть, проговорил Алексей. — Картина такая: население само по себе, вы сами по себе. Притом, товарищи, — понизил Алексей голос, — кулачье так про вас и говорит: «Комсомол у нас хороший, спокойный». Заметьте, «спокойный», то есть воды не мутит. Эта похвала вам — гроб осиновый.

— Нет, — с жаром возразил Петька, — ты судишь с налету. Вот ты пожил у нас три недели, поглядел, послушал — и все тут. А я бы посоветовал тебе пожить хотя с год у нас, и ты бы увидел, как туго приходится нам работать. Это не город, не рабочие. У тех все в куче, у них интересы одни, а у мужика семь пятниц на неделе, и думы его врозь. Мужик наш на все стороны вертится, каждого куста полыни боится. Почему? Потому что он сам себе «я — хозяин!» И хоть хозяйство его ни к черту не годится, грош цена, а держится за него. Мы работали и работаем, но больше того, что сделали, нельзя пока сделать.

— Это не оправданье, а отговорка. «Мы сделали, мы работали». Кто это вы?

Петька так и вспыхнул. Выпрямил спину, словно готовясь к прыжку, и резко перебил:

— А я тебя спрошу, — задыхаясь, начал: — Вот ты все время говоришь «у вас, у вас»! А у «вас»? Что ты такого сделал для своего села? Зачем приехал?

Ефимка, зная крутой нрав своего товарища, насторожился и всячески начал давать ему знаки, чтобы «полегче», но Петьку это еще больше распалило.

— Ты техникум окончил. Честь тебе. Гордиться можешь больше, чем мы, похвалой мужиков. А какая польза деревне от твоей учебы? Не-ет, ты бы, как сам деревенский, взял от города учебу да деревне ее и отдал. В городе и без тебя людей хватит, а у нас раз, два — и обчелся. Стало быть, с нас спрашивать нечего. Сначала дай нам, потом спрашивай. Тебе вот дали и спросят. За спектакли упрекаешь. Не было бы спектаклей и книг в библиотеке бы не было. Не ради удовольствия этими спектаклями занимаемся. На вырученные деньги книги покупаем, газеты выписываем. Если бы не спектакли, никакой работы нельзя было бы вести. А то вот еще: прошлой осенью учитель объявил, что на каждого ученика на весь год будет дано всего шесть тетрадок. Курам на смех. Уже не говорю про учебники, про карандаши и ручки с перьями. Что делать? Зажиточные своим детям купят, а беднота где возьмет?! Три спектакля, три выручки, — и на десять рублей тетрадей бедняцким семьям купили. А не купи — беднота осталась бы за бортом.

— Это верно. А земля? — перебил Алексей.

— Хо, земля! «Мужики землю по едокам делят!» Удивил! Ты что, не знаешь мужика? Ты думаешь, не говорили о земле, не драли глотки? Обо всем говорили — и о навозе, и о дележке, и чтобы скотину на пар не гоняли, осенью по озимым не пасли. Мало этого, об артели кричали…