«Как он колеблется, как в кем борются две души!» — подумала Роза Соломоновна, а вслух спросила:

— В чем же дело?

Поникнув головой, Авдей горько усмехнулся и еле слышно произнес:

— Написать не трудно, только… Василий вон знает.

— Что я знаю? — насторожился Василий. — Пиши, и больше никаких.

— Правление мне не поверит. Помнишь, как я выступал против колхоза, когда церковь закрывали?

— Э-эх! — протянул Василий. — Мало ль что раньше было? Кто старое вспомнит, тому глаз вон.

— И другое затрудняет… С домашними не посоветовался.

Василий Крепкозубкин руками всплеснул:

— С домашними? А ты разь не хозяин? Да они без тебя никуда…

— Вдруг делиться захотят.

— Кто делиться? Жена? Братишка? Права не имеют. Ты — глава. Ишь жена! Не бабье это дело.

— Еще не знаю, как и писать, — проговорил Авдей.

— Как? А как я писал. Пиши, буду подсказывать.

И под диктовку Крепкозубкина Авдей написал:

Роза Соломоновна пожала Авдею руку и заверила:

— Я буду поддерживать вас на правлении.

Вышли на крыльцо. В селе было тихо. И внезапно тишину раздробил гулкий набат. Мигом изо всех изб, мазанок и огородов хлынул народ на улицу.

— Где пожар?

— Какая улица горит?

Но ни дым а, ни огня не было видно.

А колокол все бил и бил, тревогой наполняя село.

Авдей стоял на ступеньках крыльца. Он судорожно вцепился в перила. Испуганное лицо его было бледным, глаза лихорадочно блестели. Крикнув Василию: «Бежим!» — помчался к церкви. Скоро их обогнала пожарная дружина комсомольцев. Василий вслед крикнул было: «Где горит?» — но дружинники не ответили. Лишь когда собрались возле церкви, узнали, что в степи горели стога колхозного сена.

Алексей и Бурдин запрягли жеребца «Самолета» и понеслись в степь. Сзади с вилами, граблями и лопатами бежала толпа народа.

Горели два недалеко стоявших друг от друга стога. Горели они не снизу, а сверху. Пожарная дружина с Петькой во главе бросилась к стогам, но огонь так разросся, что нельзя было забросить багор наверх. Две бочки воды, выпущенные из насоса, сшибли струей огненный верх, и тогда уже сено загорелось снизу. Те, кто прибежал с лопатами, принялись копать дерн, бросать его в огонь, с топорами отправились в лес рубить зеленые кусты. Охапками кидали они их в жадное пламя, но огонь пожирал и зелень.

Багром стащили кучу горящего сена, загорелась сухая степь, и огонь пополз к соседним стогам.

— Мужики, окапывать! — крикнул Алексей.

Принялись окапывать стога, забрасывая пламя землей. Алексей видел, что лопатами ничего не сделаешь, и если поднимется ветер, то огонь может захватить всю степь.

— Кто с вилами, караульте ближайшие стога, а ты, — обернулся он к Авдееву братишке Ваське, — садись на лошадь и езжай в село. Скажи, чтобы сейчас же пригнали четыре плуга с лошадьми.

Васька вскочил на лошадь. На дороге повстречался с Авдеем и Крепкозубкиным. Авдей остановил Ваську:

— Что там?

Бросив испуганный взгляд на подбегавшего старика, братишка махнул к степи рукой:

— Два стога горят.

Прибежали они в то время, когда народ оцепенело смотрел на третий стог. Этот стог стоял почти у самых Дубровок, до него даже ветром не донесло бы искру, но он загорелся. Видели, как сначала, словно из трубы, показался белый дымок, затем огонь охватил почти весь верх. Алексей и Бурдин не знали, что делать. Прямо с разбегу бросился к горящему стогу Василий, за ним Авдей. Он быстрее старика забрался наверх, схватил кучу горящего сена, обжегся и крикнул, чтобы подали вилы. Отворачивая лицо остервенело принялся сбрасывать сено вместе с огнем вниз. На помощь ему подоспел Василий, затем Алексей, Бурдин и Петька. Решив сбросить горящую верхушку, они стали в ряд, вилами завернули сено сбоку и дружно сбросили объятую пламенем и дымом огромную кучу. Внизу мужики принялись топтать огонь и оттаскивать сено в сторону. Третий стог удалось спасти. Он стоял изуродованный, растрепанный, без верхушки. Оставив несколько мужиков караулить, опять побежали к догоравшим стогам. Поднялся ветер, огненные клочья начало разбрасывать по степи. Огонь быстро перебегал, подбирая уцелевшие клочья сена. В это время подоспели четыре пары лошадей с плугами. Начали опахивать. На остальные стога посадили по два человека, чтобы следить, не покажется ли возле или под ногами струйка дыма.

К Бурдину и Алексею, размахивая руками, подошел Крепкозубкин.

— Ты что? — спросил Алексей.

— Вот, обжег.

— Я тоже обжег. Но ты молодец, дядя Василий.

— Мы с тобой что? Гляди, Авдей как обжегся.

— Я не ожидал, что он будет тушить наше сено.

— Почему?

— Как почему?

— Это ты зря, — догадался Василий. — Он не такой теперь. Гляньте, что у него с руками.

Возле Авдея стояла толпа. Завидев Алексея и Бурдина, он смущенно улыбнулся.

— Сильно обжег? — спросил Алексей.

— Пустяки, — ответил Авдей.

— Покажи!

На пальцах и сверху на кистях рук были полосы ожога и ссадин. Рукава рубахи висели клочьями.

— Поезжай домой, — посоветовал Алексей. — Ты фельдшер, сам и вылечишься. За то, что стог тушил, спасибо.

Как только Авдей уселся на подводу и тихо тронулся, Василий сказал Алексею:

— Переработался Авдей.

— Как переработался?

— У него в кармане заявление в колхоз. Мы с врачихой уговорили.

Алексей удивленно взглянул на Бурдина.

— Желательно, остановлю его? — спросил Крепкозубкин.

И, не дожидаясь ответа, побежал догонять подводу. Переговорив с Авдеем, шел обратно и нес бумажку. Бурдина и Алексея окружил народ. Заявление Крепкозубкин прочитал вслух. Колхозники начали толковать всяк по-своему:

— Одумался.

— Гляди, все имущество сдает.

— В фершала метит.

— Да уж Авдей без притчи шагу не сделает.

— А в огонь бросаться ему тоже притча?

Разошлись с пожара поздно, а вечером на собрании ячейки долго обсуждали, кто мог поджечь стога, но подозрение ни на кого не падало.

Был поставлен вопрос о заявлении Авдея. Начались споры. Вспомнили все Авдеевы дела, его выступления против колхоза, связь с Митенькой, с Лобачевым, агитацию против медицинского пункта. Словом, ничто не было забыто, но чувствовалось, что сегодняшний случай на пожаре одерживает верх. С какой стати бросаться Авдею в пекло спасать колхозное сено? Особенно горячо выступала Роза Соломоновна. Она рассказала, как нелегко было уговорить Авдея, как он искренне колебался и как был испуган, когда ударили в набат, и первый побежал. Авдея приняли в колхоз. Только что проголосовали, распахнулась дверь, и, запыхавшись, вбежал Илья. Дрогнувшим голосом кузнец крикнул с порога:

— Какая-то сволочь силосные ямы закопала!

Многие даже не поняли сразу, в чем дело. Но кузнец, размахивая руками, горячился:

— Продольную яму закопали наполовину, а которая с плетнем — доверху, третью только начали, да не успели.

Петька Сорокин побледнел. Ответственным по силосным ямам был он.

— Та-ак, — протянул Бурдин. — В один день два несчастья. Пойдемте.

Шли молча. Ночь темная, в улицах лаяли собаки. Слышалась гармошка.

Подходя к силосным ямам, заметили свет двух фонарей. Это конюхи ходили возле закопанных ям и ругались.

— Проспали? — крикнул на них Алексей. — Удивительно, как вас самих не закопали?

— Диву даюсь, — подошел с фонарем старший конюх. — Ты гляди, что они тут наделали. Ведь надо было осилить такую работу.