— Не спится?
— Не спится, — сказал Василий Николаевич.
1960
ВОЛОДЯ-КОЛЛЕКТИВ
На обочине дороги около запыленного молоковоза стоял высокий рыжий парень. Кроме него самого и его молоковоза, в степи были только небо и земля.
На лице у парня последняя степень отчаяния. Попутных машин нет. Сам он ничего не может сделать, молоко скиснет — хоть не возвращайся на базу…
В это время вдали показалось стремительное облако пыли.
— Эй, сто-ой! — Парень замахал обеими перемазанными руками. — Володька? С нашей базы. Ура!
— Ну чего тебе? — высунулся из кабины Володя Савин.
— Слушай, Коллектив, помоги, — почтительно сказал парень. — Бензонасос что-то барахлит.
— Доверяют малышам машины… — Володя спрыгнул с подножки и быстро зашагал к молоковозу. — Спешу я очень, понимаешь, спешу!
Володю Савина, шофера машины 45–66, знали на трассе почти все. Эти триста километров были длинной дорогой встреч и знакомств. В основном встреч. Знакомств было мало. И на всей трассе от совхоза Озерного до города Володю звали Коллектив. А виной всему был случай.
Три месяца назад, когда Володе присвоили звание «ударник коммунистического труда», начальник автобазы лично повесил на ветровое стекло его грузовика красный вымпел с золотыми буквами: «Коллектив коммунистического труда».
— Какой же я коллектив? — удивился тогда Володя.
— Ничего, ничего, — сказал начальник. — Главное тут не первое слово, а два последних.
Через два дня он получил другой вымпел, но уже по всей трассе только и слышно было: «Привет, Коллектив!», «Как дела, Коллектив?».
— Двадцать пять минут на тебя израсходовал! — сказал Володя. — Если сегодня опоздаю — всю жизнь от меня не откупишься!
— Спасибо, Коллектив! — крикнул вдогонку парень.
Володя прыгнул в кабину, и через секунду его грузовик уже мчался по ровной и длинной, как развернутый ремень, степной дороге. Сто двадцать километров разделяли его и понтонный мост, наведенный через большую реку, на другом берегу которой лежал беленький степной город.
К вечеру у понтонки скапливались суда: пассажирские и грузовые, баржи и танкеры, катера и буксиры терпеливо ждали одиннадцати часов, когда разводится мост.
В одиннадцать часов Володя был за два километра от понтона. Он знал, что Иван Максимович, начальник моста, иногда запаздывает минут на десять.
Тогда все суда гудят и трубят во все трубы. Но сегодня было тихо…
Машина почти прыгнула на мост. Понтон заволновался, заскрипел. Затормозил Володя у самой воды. Не успел. Поздно. В широкий темный рукав осторожно входил большой пассажирский лайнер. Володя вылез на крыло, закурил. С высокой палубы теплохода неслась песенка: «Марина, Марина, Марина…»
— Черт бы побрал этого рыжего молоковоза! Доверяют младенцам машины…
Лайнер прошел. Вслед за ним уже тянулся маленький работяга-буксир. И вдруг — Володя не поверил глазам, — вдруг он увидел, что на другой стороне на понтоне стоит девушка! Володя бросился в кабину, включил фары.
— Марина!! — закричал он изо всех сил.
— «Марина, Марина, Марина…» — неслось с теплохода.
Буксир заслонил девушку. Володя вытер кулаком потный лоб.
— …олодя, — донеслось с того берега. — Это я-а!
— Я задержался в дороге! Чинил одному бензонасос. Задержался…
В рукав входило новое судно.
— Я то-оже!
Володя снова закурил. Огромный плавучий кран медленно входил в рукав. «Марина, Марина, Марина…» — звенело в ушах.
Понтонный мост качался на речных волнах. Слева и справа толпились огоньки ожидающих судов. Но, когда плавучий кран вышел на чистую воду, вслед за ним ни одно судно не пошло, а с большого пассажирского парохода на всю реку вдруг закричал через несколько динамиков какой-то сиплый голос:
— Начальник! Эй, начальник! Сведи же ты мост на минуту! Не слышишь, что ли, что здесь творится?
Так единственный раз были нарушены инструкции на понтонном мосту через большую реку. Когда Володина машина перебралась на тот берег и девушка нырнула в нагретую теплоту кабины, суда, стоявшие у моста — пассажирские и грузовые, баржи и танкеры, катера и буксиры, — приветливо загудели во все имеющиеся сирены, приветствуя шофера Володю, которого на целинных трассах зовут Володя-Коллектив.
1962
ВОДОВОЗ
В пять часов утра Лида вышла на крыльцо. Потрогала рукой перила — роса… «Значит, ночью не подбирали валки», — подумала она, шагая через двор к зеленому бензовозу с красным словом «Огнеопасно». Стекла машины запотели. Вся она была холодная, и коленкоровое сиденье тоже было холодное.
Над селом, над мокрыми от росы железными крышами домов, над телеграфными столбами висели рассветные степные звезды. Машина выползла со двора, оставляя на траве мокрый след. Совхоз еще спал.
Когда Лида выехала за край села, над степью размахнул огромные голубые крылья рассвет. Окно к солнцу. Ворота дня.
На полях первой бригады уже помигивали веселые глаза комбайнов, и из трубы домика полевого стана поперек всего красивого рассвета тянулась черная-пречерная полоса рваного дыма — это повара растапливали печь соляркой.
Затормозив у бригадной кухни, Лида высунулась в окно и громко крикнула:
— Эй, кто будет воду принимать?! Или не нужна вам?
Из двери вышла Тамара — бригадный повар, вся перепачканная в солярке и заплаканная. Молча вынула шланг, сунула его в бочку.
— Опять поругались? — спросила Лида.
— Опять.
— Да ты не убивайся! Я тебе вот что скажу. — Лида нахмурила тонкие брови. — Если он еще тебя обидит, на комсомольское собрание вызовем и так пропесочим…
— Не надо его на собрание… — Тамара тяжело вздохнула. — Ты лучше с ним сама поговори — он тебя послушается.
— Ну да, послушается. Скажет — вози свою воду.
— Неправда. Не скажет… Он ведь хороший, только вот бывает с ним. Поговори, а, Лид?
Каждый раз, когда Лидина машина снова подъезжает к колодцу, ее там уже ждут.
— Лидуша, ты моему Сережке носки отвези теплые и фуфайку, а то похолодало, — протягивает ей аккуратный сверточек доярка Оля Семенова.
— Привезла книжки из первой бригады? — спрашивает молоденькая библиотекарша Зина. — Небось истрепали все…
— Привезла. Давай другие, — отвечает Лида. — И ничуть не истрепали — обернули в газеты. Только ребята просят, чтобы им новые книжки подобрала. Вот про целину хорошо бы. А то они «Спартака» твоего уже все прочитали, а ты опять послала…
— Пишут еще про целину, — краснеет Зина. — Я-то при чем! Пишут. Никак не напишут! Вот «Анну Каренину» возьми — про любовь.
— Давай. Я ее Тамаркиному мужу почитать дам — пусть перевоспитывается!..
Лида забирает свертки, пакеты, банки, складывает все на сиденье, откручивает шланг, и наполненный водовоз снова отправляется в путь — во вторую бригаду.
На потертом коленкоровом сиденье рядом с пакетами, письмами и свежими газетами лежит старенький баян…
Теплыми степными вечерами, когда приходят со смены усталые трактористы и, отмыв тяжелую пшеничную пыль, садятся ужинать, нет-нет да и взглянет кто-нибудь на дорогу.
— Лиды там не видать?
— Так ведь она привозила уже воду и газеты, вот они — читай.
— А может, еще заедет все-таки, поиграет…
И чаще всего Лида заезжает. Тогда у вагончика собирается плотный кружок, и звучит над задремавшей степью тихая песня.
А потом — снова в дорогу… Расстояния в совхозе целинные. В прошлом году восемь человек возили воду по дальним бригадам, — правда, на лошадях, а сейчас одна Лида — и ничего, справляется!..
Темнело. Но дорога была еще видна. Она казалась Лиде длинной-длинной, наматывалась на колеса пыльным клубком, уводила влево и вправо, слипалась с другими дорогами, которые скоро опять разбегались по степи…
Но даже самые длинные дороги в конце концов куда-то приводят. Приводят к людям.
Когда Лида проезжала по центральной усадьбе совхоза, мимо конторы, из окошка выглянул директор и позвал ее:
