А впереди — высокий берег большой реки. На длинных склонах оврагов и внизу, у самой реки, улеглось село. Светились окошки под низкими крышами, серый дымок прозрачными столбами уходил в вечернее небо. За белой рекой круг солнца опускался в морозную мглу. И на том берегу — тоже степь. Только в ясные осенние дни на самом горизонте можно было увидеть тоненькую голубоватую полоску дальних лесов.

Ни шума, ни звука. Неживая, гудящая в ушах тишина. Нина поежилась. Зачем она здесь стоит? Надо идти домой, в маленькую теплую комнатку, к старинной высокой кровати, к шаткому столику с журналами «Природа» — ведь первый свободный вечер после целого месяца… А послезавтра Новый год… Что же она хотела сделать? Думала, думала и вот — забыла… Ах, да — зайти к Яше Бурцеву. Он живет в приземистом домике рядом с ней. Учится плохо. Кончается четверть, у него двойка выходит. К тому же он два дня в школу не приходил. Нина представила себе тощенькую фигурку Яши с портфелем на пеньковой веревке через плечо. Когда утром Нина спешит в школу по крутой тропинке, он обгоняет ее по целине и хмуро здоровается: «Здрасте, Нина Ивановна…»

Ходит он всегда в серых, заплатанных черной кожей валенках, в старой, замусоленной телогрейке. Яша — сирота. А что она еще знает о нем? Почти ничего. Живет он с древней бабушкой, которая слезает с печки только на собрания, а на собраниях спит.

Яша летом работает в колхозе, на уроках не шумит. Учителя считают его странным и бестолковым. А какой он есть на самом деле, никто и не знает. И она не знает. Живет здесь уже полгода и не знает.

Слева, с невидимой дороги, дополз скрип саней. Четко слышались дыхание лошадей и ласковый сиплый голос:

— Давай, давай, милая, здесь недалече. Ну-у…

Уже целых полгода. Как время идет! Казалось, вчера стояла она на этой горе с чемоданчиком, с белым пыльником через руку, стояла и, пораженная осенней голубизной реки, молча смотрела на мир, раскрывавшийся перед ней, — незнакомый, но простой и прямой…

А казалось, позавчера шумел новогодний бал, беззаботные факультетские остряки осаждали девушек, и в буфете ей покупал театральные карамельки хмурый ухажер из Бауманского. И самое главное — высокая елка упиралась верхушкой в потолок, и люди радостно вдыхали запах подмосковного леса и зимы.

А тут и елки-то не будет. Пришла к завхозу:

— Никанор Игнатьевич! Давайте съездим в Чугуево, в лес — ребятам елку привезем.

А он:

— Вот еще, лошадей гонять по пустякам…

Скряга! А вообще хороший человек — просто такой… Или вот тракторист, Степа Вилькин, раза два провожал ее в кино. Мнется все. Или начнет рассказывать про трактор, про реку, про книги — так разойдется, что на другом конце села слышно. А в последний раз долго-долго рассказывал, как он тонул в реке, и вдруг среди рассказа спросил: «Скучно вам здесь, Нина Ивановна?» И сам ответил: «Конечно, скучно: ни театров, ни развлечений, ни того-другого…» Тяжело вздохнул, поправил шапку и буркнул: «Прощевайте!»

Ухаживает за ней и учитель математики — холостой лысоватый педант. Очень вежлив, внимателен, смешно защищает ее на педсоветах от нападок завуча и даже подарил… валенки.

Вот поди попробуй разберись во всех этих людях. Разобралась бы, конечно, да времени нет. В Москве она представляла себе тихое село, старую школу и длинные вечера с завываниями ветра. Но вечера оказались удивительно короткими — столько работы сразу навалилось на нее. Как она сначала ни отнекивалась от лекций, поездок, кружков, ей говорили: «Вы же москвичка», и приходилось брать. Смешной Степан — спрашивает, скучно ли ей здесь. А она и не думала об этом. Просто не было на это времени.

Солнце уже скрылось. Кто-то прошел по улице. Через реку, по ледяной дороге медленно тянулся обоз. Нина подумала: «Не зайду к Бурцеву. Не придет в школу — выставлю двойку», — и побежала по тропинке вниз к дому.

…Нина повесила пальто и увидела свет в своей комнате.

— Ко мне кто-то пришел? — спросила она у хозяйки.

— Пришел… Наследил только…

Недоумевая, она вошла в комнату. В углу, опираясь ветками о кровать, стояла невысокая густая елка. Тонкий запах хвои и мороза шел из угла. Нина подбежала к елке. «Ой, зеленая!» Она прижала к щеке веточку хвои и всем сердцем почувствовала не запах, не вид, а ощущение праздника. Потом шагнула назад, любуясь елкой. И только сейчас заметила Яшу. Он стоял у печи и хмуро рассматривал носки своих валенок, словно надеясь в них увидеть что-то интересное. Нине сразу стало неудобно за проявленную несерьезность. Она поглядела на елку и строго спросила:

— Яша! Это ты привез? А почему ты в школе не был два дня?

— Нина Ивановна! Я передаю вам елку от всех учеников нашего класса. Нина Ивановна! Мы благодарим вас… — Он озабоченно шмыгнул носом и снова забубнил: — Благодарим вас… А елку не я привез, а Степан Вилькин. Ездили мы с ним на тракторе в Чугуево… А насчет географии вы, Нина Ивановна, не сомневайтесь: я два дня в кабине у Степана сидел, а он заставлял меня вслух учиться. Не выучишь, говорит, обидишь Нину Ивановну. А ее обижать нельзя. Она, брат, москвичка!

Яша смутился вконец и выбежал…

1955

Началась эта история давно, с первых туристских походов, где мы все подружились с Ниной Налимовой. Училась она на географическом факультете, была яростным поклонником туризма и большим любителем песен. В августе 1952 года Нина уехала по распределению работать учительницей в удмуртское село.

А мы продолжали учиться. Писала нам Нина коротко и редко. Но в январе, во время школьных каникул, она приехала на три дня в Москву. Прибежала в институт, ворвалась в читальный зал — здравствуйте, мальчишки! Аспирант, сидевший за ближним столом, недовольно поднял очки — в читальном зале разговаривают шепотом! Мы вышли в вестибюль. Нина о чем-то рассказывала, а мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, то и дело поглядывая на часы, и вяло поддерживали разговор: была сессия, и на следующий день предстоял экзамен.

Нина уехала, сессия прошла, а вот неприятный осадок остался. Мы сами дивились — как это мы, друзья Нины, могли так сухо отнестись к человеку, у которого, наверное, много наболело на сердце, который ждал, что встреча с нами принесет ему радость. Нам было стыдно за себя.

И вот в первый день студенческих каникул родилась идея — поехать к Нине. Поехать, не давая предварительной телеграммы, не спрашивая разрешения. Мы знали почтовый адрес и помнили, что 28 января — день ее рождения.

Сложили стипендии, собрали рюкзаки и поехали.

Дорогой долго ломали голову над тем, что подарить Нине, и наконец в холодном тамбуре поезда придумали свой подарок.

На вторую ночь приехали в Сарапул. Утром вверх по Каме уходил трактор с санями.

…Перед нами в зимнем тумане расстилается бескрайняя снеговая степь. Низко висит в небе угрюмое замороженное солнце, и кажется, что свет идет не от него, а просто от неба. В стороне от оврага у старой, занесенной снегом мельницы стоит одинокое дерево. Растопырило ветки и стоит.

По широкой зимней колее переваливается трактор с санями. За санями бежим мы, чтобы согреться. Люди в санях едут в тулупах, в валенках, а мы — в лыжных ботиночках, семеним, толкаемся, смеемся — всячески стараемся согреться. И людям это не смешно, они понимают, что иначе нельзя.

Когда бежать надоедает, мы садимся в сани, накрываемся вытащенными одеялами и поем песни.

К вечеру приехали в большое село. Осмотрелись — пустырь, амбар, завьюженный снегом забор с надписью «Не курить!» да спуск к реке. Редкие прохожие.

До показанной нам избы мы добрели уже в сумерках. Низкие окна смотрели в островерхие придорожные сугробы, и над трубой стлался дымок. Мы оставили во дворе лыжи, тщательно отряхнули смерзшимся веником снег с ботинок.

— Ну? — вполголоса спросил Володя.

Максим о косяк двери потушил папиросу, сунул окурок в карман и шепнул:

— Давай!

Володя громко постучал. Дверь открыла старуха со строгим лицом.