Выяснив, что я без фотоаппарата, Логинов расстройства своего не показал, но лазить по стройке во всем новом не решился.

— Бригада у меня замечательная, — сказал он, — дружный, спаянный коллектив. Но иногда приходится и прикрутить гайки. Дисциплина должна быть на высоте.

Было видно, что он хотел выразиться яснее, но не решался, а только добавил: «Короче, народ разный». И побежал домой переодеваться, перескакивая через лужи в новых, на высокой платформе туфлях.

Я быстро разыскал Костюкевича, представился ему. Был он и вправду пожилым человеком, но никак не стариком, как о нем говорил Алексей Лупин. Назар Степанович принимал панели, но больше смотрел за тем, чтоб меня не «зашибло». Разговору мешали: то приходил инженер по технике безопасности и придирчиво смотрел, близко ли я подхожу к краю, то быстро переодевшийся Логинов поднимался и сердито выговаривал Костюкевичу, то Костюкевич нервничал, и я нервничал вместе с ним, потому что панели производства ДСК и впрямь попадались никудышные. Несмотря на эти помехи, я все же смог расспросить Костюкевича о его помощи Лупину.

— Художник, — по-доброму усмехнулся Костюкевич. — Такое дело затеял, а что в бетоне кроется, не знал.

Когда наступил перебой с панелями, Назар Степанович без всякого предисловия сказал мне:

— Волнуется бригадир, что я с тобой нахожусь. А волнуется он, что я тебе расскажу одну историю. А не пришел бы ты сегодня в бригаду, я бы к тебе сам пришел.

Дождь немного приутих, и в клочьях тумана постепенно открывались и река, и леса, окружавшие город, и трубы химкомбината.

— Когда первую «высотку» заканчивали, — продолжал Костюкевич, — то большой шум по городу пошел. Да что там по городу — до самого Минска докатилось. Поговаривали, что за это дело Героя Соцтруда дадут. Кому? Известно кому: Ефиму Ивановичу Сойкину. Он дом-то построил. Лешка хоть и тоже бригадир, а у Ефима бегал как бы в подмастерьях. Тут, откуда ни возьмись, на Ефим Иваныча приходит анонимка — мол, пьяница.

Костюкевич бросил окурок на мокрое бетонное перекрытие.

— А он что, выпивал? — спросил я.

— Не туда глядишь, — усмехнулся Костюкевич. — Золотой он был весь. А в некоторых местах и брульянтовый. В партизанах с двенадцати лет, вот кто он был!

Костюкевич уже с открытой неприязнью посмотрел на меня.

— Ну и дальше? — спросил я.

— Дальше ничего не было. Логинова — к ордену, а Ефима к медали. Вроде бы и не поверили поклепу: медаль — тоже награда, а вроде получается, что и поверили. Серединка на половинку. Мы, конечно, к начальству, но опоздали. Ефим Иванович вперед нас успел там побывать и все, что накипело, высказать. Забрал в одночасье жену, дочку и на поезд. Обидно не то, что медаль — этих медалей у него, как у рыбы чешуи, с войны еще да за восстановление разрушенного тоже имел. Обидно, что радость испортили.

— Где же он сейчас?

— Где… — недовольно передразнил Костюкевич. — Где дома монтируют, там его и искать надо. А монтируют их по всей нашей необъятной Родине.

Внизу надсадно заревел мотор. Переваливаясь на брошенных в грязь бетонных плитах, на площадку въехал очередной панелевоз.

— Кать! — крикнул Костюкевич крановщице. — Не спи, вставай, кудрявая! Панель приехала.

— А что Логинов? — спросил я.

— А ничего… — как-то вдруг потускнев, сказал Костюкевич. — Его ли эта история обошла или он ее… Лешка, он человек деловой. Верить ему нельзя, а работать можно. Сойкин ему весь свой опыт передал.

Внизу подцепили панель, и она поехала к нам наверх, чтобы стать на вечное свое место.

— Может, вместе пройдемся на выставку? — спросил Василий.

— Нет, дорогой, — сказал я, — мне на работу надо.

— А дизеля там есть?

— Наверняка.

— На дизеля гляну. А потом в этот мир махну, в детский. Как ты думаешь, там мой список удовлетворят?

— Должны. Не только должны, но и обязаны.

На следующей остановке мне надо было сходить. Я дал Василию свою визитку и записал его адрес. На прощание он мне сказал:

— А может, все-таки сходим? Я тебя по дизелям подкую?

— Нет, — сказал я, — не могу. Мне на работу надо. Неприятности у меня.

— Ну? Большие?

— Прокол, понимаешь, вышел.

Троллейбус подошел к моей остановке. С лязгом стали открываться двери.

— Ты, Сергей, вот что, — крикнул мне Василий, — ты в случае чего ко мне приезжай, выручу!

Я соскочил на мокрую мостовую и поднял воротник.

Провожать меня они поехали вдвоем — Логинов и Жанна. Жанна вела машину и нервничала. И, чувствовал я, не только оттого, что погода дрянная и «дворники», слизывая с ветрового стекла струи дождя, не в силах справиться с туманом, заметно неспокоен был и Логинов. Он молчал, беспрестанно дымя сигаретами и ладонью прогоняя дым в приоткрытое окно.

В аэропорту я стал упрашивать их не ждать моей отправки, немедленно ехать домой — время позднее и дорога тяжелая. Тут Логинов взял меня под локоть.

— Сергей Николаевич, разговор есть. Дунь, отойди.

— Нет уж, говори при мне! — сказала Жанна и решительно сунула руки в карманы плаща.

Логинов заиграл желваками, но ничего ей на это не ответил. Откашлялся, как перед выступлением.

— Дело тут такое, — наконец сказал он, глядя в сторону. — Вы не пишите обо мне, не надо.

Помолчал, словно бы дожидаясь моего протеста. Не дождавшись, добавил:

— Вы приехали — уехали, а мне тут жить, с людьми работать.

Стариков налил нам с Вилем Климашкиным чаю и настроился слушать.

Я рассказал все. Помянул и о просьбе Логинова не писать о нем.

— Значит, прокол? — повторил мой вывод Стариков.

— С Логиновым, а не с командировкой, — заторопился я. — Обещаю два приличных материала. Об Алексее Лупине и его скульптуре и еще об одном важном деле. Как в тех местах наши брали мост. В сорок четвертом.

Стариков наклонился к тумбочке, достал сахар. Спросил:

— А что отдел думает?

— Отдел думает так, Константин Федорович, — бойко ответил Климашкин. — Сергею надо реабилитироваться. Пусть слетает подальше куда-нибудь. За серией очерков… На Чукотку, на Таймыр…

— В бухту Провидения? — выпалил я.

— Эх, корсары! — вздохнул Стариков, размешивая ложкой сахар в стакане. — Слетать-то можно. И о Логинове не писать тоже можно. Легче легкого не писать. Тем более просьба Героя… Кстати, просьба не совсем мне понятная. Он что же, осознал и не хочет, чтобы его продолжали расхваливать? Или сообразил, что розового материала на сей раз не жди — вот и застраховывается?

— Осознал! — решительно ответил Климашкин.

— Не знаю, — сказал я. — Может, и то, и другое. Убежден в одном: писать о Логинове так, как писали раньше, нельзя, а писать так, как на самом деле…

Стариков быстро глянул на меня.

— Замялся? А почему? Ощущение неблагополучия у тебя есть. Нет полной ясности. Фактов для такой ясности не хватает. И знаешь, где твой прокол? Увидел, что по схеме не получается, и тогда же, на месте, а вовсе не сейчас настроился не писать. Потому и не решился все, что узнал о Логинове, выложить ему до конца…

И Стариков вдруг хитро улыбнулся.

— А такой разговор все же был.

— Жанна? — спросил я.

— Она, — кивнул Стариков. — Его замечательная Дунька.

Замолчали. Климашкин старательно — слишком уж старательно — крутил ложечкой в стакане. Стариков некоторое время приглядывался к его действиям, а потом совсем уже весело сказал:

— Тоже мне Понтии Пилаты. Хотели руки умыть в чашке без воды… Ладно, ладно, — поспешил он, увидев, что Виля вскинулся, готовясь к спору. — Пусть будет бухта Провидения!.. Но хорошо бы ни там, ни во всех других регионах не лепить логановых… Что думает отдел?

1978

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА