Воеводина. Тогда — привет! (Пошла на сцену.)
Кондаков (Янишевскому). Простите, вы много заняты в театре?
Янишевский. Дают играть, не жалуюсь… А что?
Кондаков. Хочу предложить вам роль.
Янишевский. Где?
Кондаков. Вне стен театра. Как ваша фамилия?
Янишевский. Янишевский. А что — халтура?
Кондаков. Считайте, что так.
Янишевский. Вы — режиссер?
Кондаков. В данном случае — да. Где я вас найду?
Янишевский. Подождите, пожалуйста, здесь. Сейчас я зарежу одного отрицательного типа, потом меня ранят, потом начнется свалка и меня вот сюда вынесут на носилках. Подождете?
Кондаков. Хорошо.
* * *
Ординаторская. Косавец и Воронкова, женщина с хозяйственной сумкой.
Косавец. Маргарита Васильевна, хочу с вами посоветоваться относительно дальнейшего лечения вашего мужа. Думаю сделать ему операцию.
Воронкова. Операцию?
Косавец. Да. Она называется — пункция.
Воронкова. Че резать-то будете?
Косавец. Резать там особенно нечего. Мне нужна спинномозговая жидкость. Сделаем прокол. Вот здесь… Операция несложная, но, как вы сами понимаете, хорошая моя, последствия, к которым приводит любое хирургическое вмешательство, весьма и весьма неопределенны и не поддаются прогнозированию.
Воронкова. Это мы понимаем.
Косавец. Поэтому я и обратился к вам.
Воронкова. Насчет чего?
Косавец. Мне нужна ваша санкция.
Воронкова. Санкция? Где ж я ее достану?
Косавец. Нужно ваше согласие.
Воронкова. Ах, согласие. Это насчет того, чтобы Федьку резать? Ну… там, вы поаккуратней… чтоб не отрезать чего нужного… А после этого он чертей не будет по дому гонять?
Косавец. Видите ли… Процесс лечения вашего супруга — процесс долгий, и эта операция нам необходима. Ну, как вам сказать, моя хорошая? Хотя бы для того, чтоб узнать, отчего он заболел…
Воронкова. Разве я вам не говорила? Пил он, Господи, пил! Оттого и свихнулся! Приходит ко мне в магазин, я ж за прилавком стою, работа нервная, вы же знаете, так он пьяный начинает…
Косавец. Это вы уже рассказывали. Я вам объясню проще: если есть у него изменения в спинномозговой жидкости — одно ему лечение, а нет изменений — другое. Теперь понятно, хорошая моя?
Воронкова. Так я — что? Я — ничего. Вы на то и врачи.
Вошел Кондаков с аппаратом в руках. Аппарат (ЭШТ) поставил на свой стол, стал разворачивать заводскую упаковку.
Косавец. Итак, требуется ваше согласие на спинномозговую пункцию!
Воронкова. Мое?
Косавец. Именно ваше.
Воронкова. Ну, а вы-то как думаете? Ваша-то мысль какая? Делать?
Косавец. Да, делать.
Воронкова. И делайте, если нужно. Раз так — мы согласные. Мы же не враги свому мужу! (Поднялась, собираясь уходить.)
Косавец. Минутку, Маргарита Васильевна. Мы должны зафиксировать ваше согласие. Вот бумага, вот ручка. Пишите: «Я, Воронкова М. В., не возражаю против проведения моему мужу, Воронкову Ф. А., спинномозговой пункции». И подпись.
Воронкова. Спинно… Чего?
Косавец. Спина и мозг. Отсюда — спинной мозг. Спинномозговая пункция.
Воронкова (пишет). Через «цы»?
Косавец. Именно через «цы». И подпишитесь.
Воронкова (подписав бумагу). Я могу идти?
Косавец. Пожалуйста.
Воронкова (направилась к выходу, потом вернулась). Вы, доктор, завтра зашли бы к нам в магазин. Часов в восемнадцать. Кур французских выкинут, и лечо будет.
Косавец. Хорошо, я скажу жене.
Воронкова. Я вам парочку оставлю.
Косавец. Спасибо большое.
Воронкова. Они уж потрошеные…
Косавец. Хорошо, хорошо. До свидания.
Воронкова ушла.
От этих милых бесед с родственниками с ума скоро сойдешь! «Кур французских»! Рем, а зачем эту штуку принес?
Кондаков. Посмотреть хочу. У вас что — никто ею не пользовался? Даже не распакована.
Косавец. Представь себе, у нас — никто не пользовался аппаратом электрошоковой терапии. Это, по-твоему, характеризует наш коллектив с плохой стороны?
Кондаков. Лев Михайлович, я не люблю, когда за меня говорят. Не пользовались — ваше дело.
Косавец. Ладно, не сердись. Тебя удивляет, что аппарат не распакован?
Кондаков. Удивляет. Странно, имея на складе скальпель, оперировать кухонным ножом.
Косавец. Ты в курсе — что это за штука?
Кондаков. В курсе.
Косавец. Это опасная игрушка.
Кондаков. Ну, и скальпель может быть опасен, если им неправильно пользоваться. Я работал с ЭШТ.
Косавец. У Марковского, конечно?
Кондаков. У Марковского. Кстати, он рекомендовал использовать малую силу тока, чтобы у больного не оставалось болезненных воспоминаний при повторном сеансе.
Косавец. Больные тут ни при чем. Эта штука опасна для здоровья врача.
Кондаков. Для здоровья врача опасней всего равнодушие. Других врачебных заболеваний не знаю.
Косавец. Рем, я ведь могу обидеться. Ты все время в каком-то вздрюченном состоянии. Это что — постоянный твой стиль, или у тебя просто неприятности? Пойми, я не лезу в душу, но мы работаем вместе, необходимо взаимопонимание.
Кондаков. Лев Михайлович, ты прав, у меня… со мной не все ладно. Я — послевоенное дитя и в детстве явно недобрал витаминов. Был хилым, часто болел и почему-то с самого детства мучился, что бесцельно уходит время. Уходит, существенно не заменяясь ничем.
Косавец. А ты, как я понимаю, мечтал о подвигах?
Кондаков. Не то что б о подвигах, а о какой-то эквивалентной замене времени. На что-то. Я завел «Тетрадь клятв». Стал туда записывать дела и сроки их исполнения.
Косавец. Например?
Кондаков. Я писал: «К пятнадцатому октября подружиться с Валей Завьяловым». Рядом была графа — выполнено. «К первому марта научиться драться». Выполнено. И так далее. Эти были клятвы тактические. Были и стратегические. «Купить маме подарок на свои деньги». Заработал. Выполнено. «Жениться на хорошей девушке». Выполнено. «Стать шофером грузовика» — зачеркнуто, «летчиком» — выполнено, «врачом» — выполнено.
Косавец. Постой, а летчиком?
Кондаков. Кончил аэроклуб. И там была еще одна клятва — стать таким, как дядя Миша. Дядя Миша, родной мамин брат, был всего-навсего столяром, мастером по дереву, работал на фабрике. Вся его жизнь — это цепь несчастий и самопожертвований. На войне потерял ногу. Вернулся, а жена от него, оказывается, ушла. На свои жалкие деньги воспитал единственного сына, который почему-то стал «стилягой», как говорили в те годы, попал в дурную компанию, дело кончилось тюрьмой. Сам дядя Миша заболел эндартериитом, но курить не бросал, как мы с ним ни боролись. Жизнь била его жестоко. И все-таки я не знал более стойкого, более светлого, более жизнерадостного человека, чем мой дядя Миша. Бывало, сядет, возьмет в руки гитару… «Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои…» Любил эту песню… Только на его похоронах, где собрался весь завод, я узнал, что мой дядя Миша — кавалер трех орденов Славы. Иногда эта мысль мучает меня.
Косавец. Какая?
Кондаков. Что я не стал таким, как он. Что я сгибаюсь под ударами судьбы.
Косавец. А они есть?
Кондаков. Есть.
Косавец. Ты — славный парень, Рем. Я всегда готов тебе помочь. Если будет какая нужда — с радостью. Или материально…
Кондаков. Материально — я лучше пойду приемщиком бутылок работать. Говорят, у них неплохие барыши.
