— Не нравится – вылезай, – ответила она.

Машина накренилась, наткнувшись на насыпь. Раздался стук, за ним последовал жуткий скрип: машина боком ударилась о каменную стену.

— Вот дьявол, – сказала Крис. – Ну, теперь‑то что?

Она заглушила мотор и пошла проверять повреждения, нежно, словно ушибленное место, трогая поцарапанный металл. Бок машины украшали длинные белые царапины.

— Я поведу, – сказала я.

— Ага, значит, это мы раньше делали, – сварливо сказала Крис и без сил облокотилась на капот. – Я просто жутко устала, вот в чем беда.

Беда была в том, что она слишком много выпила, но я смолчала. Я и сама выпила не меньше, но от холодного воздуха в голове у меня прояснилось, а утрата сумочки сделала меня легкой, почти бестелесной. Я была одета во все черное, у меня не было ровным счетом никакого имущества, никаких обязательств. Я была частью окружающей темноты. – Разреши мне сесть за руль, – попросила я. Я никогда не водила машину с левым рулем, и ощущение было довольно странное. Приходилось задумываться над каждым движением. Крайне осторожно доехала я до конца тропы и повернула налево. Сконцентрировала внимание на дороге, лежащей впереди, вернее, на том небольшом куске дороги, который я могла видеть, не крутя головой, и, наверное, напоминала цыпленка, неотрывно глядящего на проведенную мелом черту.

— Нужно где‑нибудь свернуть, – сказала я Крис. – Если продолжать ехать в эту сторону, то мы снова окажемся на шоссе N20.

Но Крис спала, свесив голову на грудь. Очень хорошо помню, что подумала: надо же, как смешно – мы обе не в состоянии вести машину, а я к тому же не представляю, куда еду. Помню, я решила: остановлю машину, как только попадется подходящее место, где мы сможем до утра поспать. Но почти сразу я увидела знак «Остановка через 50 метров», и впереди возникло то самое шоссе N20 с огромным указателем: в одну сторону Лимож, в другую – Тулуза, и я свернула к Тулузе. Дорога была прямой и широкой, к левому рулю я уже привыкла, и вся моя нервозность улетучилась. Стрелка на спидометре все сильнее отклонялась вправо. Я понятия не имела, с какой скоростью еду, потому что здесь отсчет шел в км/ч, но чувствовала, что быстро, и в этом была своя свобода и безопасность. Я обгоняла машины, обгоняла фургоны, обгоняла грузовики. Я громко смеялась при мысли, что, возможно, девушка, укравшая мою сумочку, сидит сейчас в кабине одного из этих грузовиков и клянет меня на чем свет стоит, потому что она стала богаче на каких‑то сто жалких франков и грязную косметичку. Я огибала нефтевоз и все еще посмеивалась, когда раздался ужасающий грохот, как будто вселенная взорвалась, и затем машина заскользила по асфальту, как по льду, вышла из повиновения, и ее понесло. Боже мой, бесстрастно и не к месту подумала я. Все произошло так быстро, что у меня просто не хватило времени подумать о другом. Но самый последний миг, когда меня ослепили фары встречного грузовика, длился, казалось, годы. Десятилетия. Если вы интересуетесь такими вещами, то знайте: это не было похоже на жизнь, промелькнувшую перед глазами, «промелькнувшая» – здесь совершенно неподходящее слово. На самом деле все происходило очень медленно. Но не как в кино, когда тебе в замедленной съемке показывают разлетающиеся осколки стекла, покореженный металл и фрагменты человеческих тел. Совсем не похоже. Последний миг был таким долгим, что мне хватило времени подумать о Тони и о том, как полицейский будет говорить ему, что я умерла, и о том, как до смешного жаль умирать после такого славного ужина. Я даже успела немного посмеяться над своими абсурдными дневными метафизическими размышлениями на тему того, что на бесконечной шкале ценностей не нашлось места для таких понятий, как начало и конец, и это забавно, ибо вот ведь он. Это не игра слов. Это был он. Конец.

Место, где я, наконец, обнаружила себя – после долгого пребывания в «нигде», – было совершенно белым. Я лежала, закутанная в белизну, будто в кокон.

Нет, так я вас только запутаю. Сначала нужно объяснить, что произошло. А произошло следующее: на скорости 90 миль в час на шоссе N20. к северу от Каора, наша машина попала в аварию. Из‑за удара о каменную стену спустило колесо. Машину занесло, и она выскочила на встречную полосу прямо перед тяжелым трейлером. Крис погибла при ударе, наверное, даже не проснувшись. Ее худое, крепкое тело разрезало почти пополам, от головы и плеч мало что осталось. Я, конечно, забыла пристегнуть ремень, – редкий случай, когда моя вечная забывчивость, возможно, спасла мне жизнь: меня выбросило через ветровое стекло, и я упала на дорогу в нескольких дюймах от колес трейлера, который прошел юзом еще сотню ярдов, толкая перед собой взятую напрокат машину, пока не выпихнул ее на обочину. Я лежала на асфальте без сознания, в синяках, порезах и переломах, но живая.

На следующий день – тогда я, разумеется, ничего об этом не знала, а узнала гораздо позже, складывая всю картину происшествия по кусочкам, выуженным из старых газет и журналов, – -на следующий день женщина по имени Доминик Вайрак была арестована в Пуатье за попытку получить деньги по украденной карточке «Мастеркард». Имя на карточке привлекло внимание кассира в банке. Утром за кофе он как раз прочитал об исчезновении в Париже англичанки, отправившейся в отпуск. Позже в этот день какой‑то фермер нашел зацепившуюся за куст одежду, свернутую в узел. Впоследствии она была опознана мужем англичанки: именно так была одета его жена в день исчезновения.

Мадмуазель Доминик Вайрак, отрекомендовавшись «путешествующей актрисой», сказала полиции, что нашла эти кредитные карточки в сумке, обнаруженной, по ее утверждению, на автостоянке возле ресторана примерно в девяти километрах от места, где была найдена одежда. Сумочка валялась на виду и явно была выброшена, сказала она. Она яростно отрицала обвинение в краже. Отрицала она также и то, что когда‑либо видела англичанку, которой принадлежали эти кредитные карточки.

Patronne, хозяйка ресторана, вспомнила двух иностранок, заходивших поесть в пятницу вечером, но она была уверена, что они немки. Полицейский показал ей фотографию с паспорта пропавшей женщины. Она сказала, что не может сказать наверняка: может, это она и есть, но, честно говоря, она была слишком занята, чтобы смотреть по сторонам, и в любом случае она уверена, что эти две женщины были сестрами. Полицейский спросил, почему она так решила. Они сами сказали?

Нет, ответила хозяйка.

Они были похожи?

Нет, но сестры не обязательно похожи, правда? Нет, здесь дело в другом, но в чем именно, она сказать не может. В любом случае они не были англичанками. Это были немки. Дочь patronne, которая их обслуживала, это подтвердила. Они из Арнема, сказала она.

Тогда, может, одна из них и украла сумочку англичанки, спросил полицейский.

Возможно. Они вели себя очень странно.

В каком смысле странно?

Patronne объяснить затруднилась. Видимо, это заявление основывалось на том факте, что они много смеялись.

Полицейское расследование сразу переместилось в район Лиможа. Были обысканы реки и пруды. Пресса в течение нескольких недель проявляла нездоровый интерес к результатам поисков.

В этом белом месте, где я себя обнаружила, я тихо плыла по течению. Я улыбалась и держала руки сложенными на груди. Мои волосы плыли следом. Издалека доносился неясный звук. Я так и не поняла, было ли это хоровое пение или какой‑то оркестр. Кажется, я не связывала этот звук с музыкой. Кажется, я вообще ни с чем его не связывала. Просто он был почти невыносимо прекрасным. Иногда мне казалось, что у меня что‑то болит, но я не была в этом уверена. Я не знала, боль это на самом деле или глубокая печаль, или это имеет какое‑то отношение к природе самого звука, но возникало это всегда ненадолго.

Однажды я услышала, как голос отчетливо произнес: «Мисс Масбу?» – но я находилась так далеко, что даже не могла собраться с мыслями, чтобы ответить. И вообще, это не мое имя, зачем же отвечать? Обращались не ко мне. У меня совсем другое имя. Я пыталась вспомнить его, но не могла. Это не имело значения. Оно мне было не нужно.