У себя в комнате я сидела за туалетным столиком, расчесывала волосы и глядела на бледное отражение, которое, возможно, было моим лицом. Я ждала, что с минуты на минуту войдет tante Матильда и скажет что‑нибудь разоблачительное. Я хотела подготовить для нее ответ, правдивый ответ.

Стемнело. По трубам побежала вода. Я услышала, как tante Матильда крикнула кому‑то «Bonne nuit»[90], но у меня она так и не появилась. Я твердила себе, что у нее нет никаких разумных причин приходить. Она не знает, что я видела фотографию и вырезку, так что, каким бы ни был мой статус–кво – а он, оказывается, очень далек от того, что я навоображала, – мое открытие ни в коей мере его не меняло.

Мне не спалось. Бросив безуспешные попытки заснуть, я встала и принялась собираться. Я не взяла ничего из вещей Крис кроме полюбившегося мне халата с пятнышком, джинсов, рубашки и (по причинам, носящим сентиментальный характер) зеленого шелкового платья – все эти вещи я считала подарком Крис. Кроме них я забрала только то, что покупала сама. В Марселе я куплю все, что мне понадобится, и недорого. Я упаковала и снова вынула эти несколько вещей. Потом снова упаковала. Потом вытащила, встряхнула их и снова уложила, потом переложила в другом порядке, и так без конца, лишь бы не думать, лишь бы заглушить тупую боль от необходимости окончательного и неотвратимого отъезда.

Когда я спустилась завтракать, в кухне никого не было. Я варила кофе, и тут появилась Франсуаза.

— Ты что, только встала? – спросила она.

— Плохо спала, – ответила я, взглянув на часы. Было начало одиннадцатого.

— Я уже в банк съездила, – она выгружала на стол покупки. – А про тебя там спрашивали.

— Про меня? Она кивнула.

— В банке? Когда?

— Вчера или сегодня утром. Не помню.

— Полиция?

Она подняла на меня взгляд, выражавший глуповатое удивление.

— С какой стати полицейским спрашивать о тебе в банке?

Что ж, не полиция, так Мэл, одно из двух.

— И что обо мне спрашивали? Она пожала плечами.

— Кассир только сказал, что человек задавал о тебе вопросы. Высокий человек.

Значит, скорее всего, Пейроль. Хотя, может, и Мэл: он тоже высокий.

— В очках, – добавила она.

— В очках? – «Высокий и в очках – кто бы это?» – В темных очках, может?

— Он не уточнил. Просто в очках.

— И что он хотел знать, этот человек?

Она покрутила головой.

— Кассир сказал только, что о тебе спрашивали, и все.

Странно. Очень странно. Я приняла решение.

— Франсуаза, ты не знаешь, где твоя мама?

— А в комнате ее нет?

— Да, может быть, – сказала я. хотя знала, что нет, потому что уже стучала. – Мне надо с ней поговорить.

Но это пришлось отложить. У дяди Ксавье на одиннадцать было назначено заседание праздничного комитета. Если я не возражаю, сказал он, я могу немного подождать, и после этого мы отправимся обедать. Я не возражала. По шкале ценностей обед с дядей Ксавье был намного важнее таких побочных обстоятельств, как затягивающаяся сеть полиции или загадочное соучастие в моих преступлениях tante Матильды, важнее даже некоего неизвестного, интересовавшегося мною в банке. Все это могло подождать. В этот последний день дядя Ксавье был вне конкуренции. Мне хотелось, чтобы сегодня ему было хорошо. Я залезла в машину и вытянула ноги под приборной доской.

— Не передумала? – спросил он, закладывая такой крутой вираж прямо перед утесом, что я зажмурилась. – Твое намерение уехать именно завтра все еще в силе?

— Это необходимо, – сказала я.

Он покачал головой. Дорога шла под гору.

— Чего хотели полицейские? – спросил он.

— Разве tante Матильда не объяснила? – полюбопытствовала я.

— Сказала, что тебе вернули паспорт.

— Нуда. – Мне было интересно услышать ее версию события – что она ему рассказала, о чем умолчала. – Вернули.

Его насмешила моя глупая непрактичность.

— Ну, хорошо, тогда объясни мне, каким образом ты собиралась добираться до Англии без паспорта?

— Ай, – беспечно бросила я, – заехала бы по пути да забрала его. Они мне просто время сэкономили.

— И чего им приспичило так спешить, – проворчал он. Впереди на дороге показался трактор. Дядя Ксавье резко затормозил и придержал меня рукой, чтобы я не врезалась в стекло. Честно говоря, я бы предпочла, чтобы он обе руки держал на руле. Затем я отвернулась, глядя в окно, на скалы, высившиеся вдоль дороги, чтобы он не видел моего лица.

Городок был увешан флагами. Для них через улицы были протянуты веревки – от водосточных труб к балконам. Деревья украшала иллюминация. Пока дядя Ксавье был на заседании, я наблюдала за рабочими, сооружавшими на площади помост для танцев. Электрик подсоединял усилитель к сети и проверял уровень звука. Начали прибывать машины с прикрепленными на крышах гоночными велосипедами. Когда дядя Ксавье и остальные члены комитета покинули сумрачную комнатушку позади кафе – там проходило их заседание с выпивкой и закусками, – обсуждение вопроса, где хранить всю пиротехнику, приготовленную для праздничного фейерверка, было в самом разгаре. Дядя Ксавье подхватил меня под локоть и потащил через площадь.

— Пусть сами решают, – сказал он. – С меня довольно.

Мы снова направились к «Отелю де Фалэз» и сели за тот же столик, что и в прошлый раз. Может, дядя Ксавье испытывал какую‑то сентиментальную привязанность именно к этому месту, а может, просто всегда здесь сидел.

Так о чем же мы беседовали во время нашего последнего обеда? Не помню. Меня мучило только одно: что начиная с завтрашнего дня я больше его не увижу.

Помню, он много смеялся, как будто я говорила что‑то невероятно смешное или умное, чего в принципе быть не могло, я никогда не была в этом сильна, хотя мне нравилось, что он всем своим видом пытается уверить меня в обратном. Он заставил меня съесть десерт.

— Давай, давай, – настаивал он. – Тебе же нравится сладкое. Выбирай. Ну, что ты будешь?

В конце концов, я сдалась и взяла mousse aux prunes[91]. потому что не хотела, чтобы этот обед закончился. Я ела его очень медленно. Брала по

чуть–чуть и долго держала на кончике ложки, ощущая, как тают последние минуты моего пребывания в роли его обожаемой Мари–Кристин, которую так неразумно балует дядюшка. Завтра он будет меня презирать. Завтра он узнает, как незаслуженно я пользовалась его любовью. Завтра я начну все с начала, с чистого листа бумаги, еще не ведая, что за история будет в него вписана.

Он заказал кофе. По негласному взаимному договору мы оба дожидались, пока он остынет, а потом пили потихоньку, словно он еще слишком горячий.

— Может, еще по чашечке? – спросила я в отчаянии, но нам так и не удалось его заказать. Член комитета поспешно вошел в зал с мегафоном в руке. Им срочно понадобился дядя Ксавье. Вот–вот начнется велогонка.

Народу на площади было видимо–невидимо. Дети облепили центральный фонтан и ограды. Велосипедисты в изящных красно–зеленых костюмах заполонили площадь, как стая птиц. Человек с мегафоном сунул мне стартовый пистолет.

— Это мне? – поразилась я.

— Конечно, тебе, – сказал дядя Ксавье. – Кому ж еще объявлять старт? – Он выхватил мегафон из рук молодого человека и провозгласил на весь город: – Моя племянница Мари–Кристин. – Раздались одобряющие аплодисменты. Я помахала рукой и улыбнулась, словно всю жизнь только и делала, что давала залп из стартового пистолета. Я подняла его в небо и выстрелила. Велосипедисты сорвались с места, как стайка испуганных скворцов.

К вечеру, после того, как я вручила награды победителям гонки, и уже вовсю шло соревнование по игре в боулинг, и толпа так запрудила площадь, что яблоку негде было упасть, Франсуаза тронула меня за рукав.

— Мы едем на часок домой. Переодеться, – сказала она.

Я и не знала, что она тоже здесь. Весь день мы не виделись.