Двое мужчин за столом играли в карты, и пили красное вино из маленьких стаканчиков. Не знаю, почему у меня отложились в памяти все эти детали: я могу описать любую мелочь, что угодно – во что была одета женщина за стойкой бара, аденоидное сопение ребенка, пристающего к игрокам.

– Vouz avez un téléphone. Madame?[14] – спросила я. Мужчины подняли глаза и уставились на меня с равнодушным любопытством. – Téléphone? – повторила я.

– Vas‑y[15], – сердито сказала женщина. Я подумала, что она говорит со мной, но она перегнулась через стойку бара и шлепнула ребенка по руке. – Vas‑y. – И затем обратилась ко мне: – La‑bas, Madame[16].

Я сняла трубку, бросила монету в щель автомата и тут поняла, что не знаю номера телефона отеля. В Англии я могла позвонить в справочную, но если такая служба и была предусмотрена во Франции – наверняка была, – я все равно не знала, как она называется и какой там телефон. Я долго слушала гудок в трубке, не шевелясь. Под кипой бумаг на полке я заметила замусоленную телефонную книгу. Я следила за ней краем глаза, как будто боялась, что она может внезапно сдвинуться с места. Потому что только в том случае, если я замечу ее движение, мне придется признать, что она действительно там лежит. Я с большой осторожностью положила трубку на рычаг. Автомат вернул мне деньги. Я почувствовала невероятное облегчение оттого, что не надо звонить. Ну что ж, по крайней мере, ты пыталась, солгала я себе. Пыталась же. Я представила, как говорю это Тони: «Я пыталась тебе позвонить, но не дозвонилась».

– Est‑ce que vouz avez une chambre?[17] – спросила я женщину за стойкой и удивилась, услышав свой вопрос. Удивилась тому, с какой легкостью он сорвался с моих губ.

Она поинтересовалась, надолго ли мне нужна комната.

– La nuit seulement[18], – ответила я.

Она пожала плечами и сняла с крючка ключ.

– Numéro cinq[19], – сказала она.

Я поднялась за ней на один пролет лестницы, не покрытой ковром. Ноги у нее были изрезаны узловатыми, извивающимися, как черви, варикозными венами. Интересно, какие жизненные потрясения и невзгоды могли так изуродовать ее ноги? Ведь она далеко не старая женщина.

– Quatre‑vingt‑dix francs la nuit, – сказала она, открывая дверь комнаты. – Ou quarante francs l'heure[20].

– La nuit, – сказала я. И добавила: – Je suis en vacances[21]. – Она кивнула. Она мне не поверила. Ну, разумеется. У меня ни багажа с собой, ни пальто. Люди en vacances берут с собой чемоданы и не останавливаются на ночлег в подобных местах. Девочка пошла за нами наверх и теперь стояла в дверях и сосала палец. Что‑то с ней было не так.

– Viens[22], – сказала мадам, но девочка не послушалась и продолжала смотреть, нос ее морщился от еле заметной какой‑то блудливой улыбки. В конце концов, пришлось закрыть перед ней дверь.

Существует определенный ритуал, который надо соблюсти, когда въезжаешь в новый отель. Я его соблюла. Я открыла окно и раздвинула ставни, чтобы посмотреть на открывающийся вид: увидела задний двор с ржавым фургоном, стоявшим рядом с мусорными баками. Я напустила в раковину воды и посмотрела, как она с бульканьем исчезает в сточном отверстии. Я прочла на двери инструкцию о правилах проживания в отеле, заглянула в гардероб, проверила простыни, легла на кровать и принялась изучать трещины в потолке. Я думала, что, как только окажусь одна, смогу, наконец, поплакать и мне сразу станет легче, вернется способность рассуждать здраво, но этого не произошло. Я просто лежала, сначала на спине, потом на животе, разглядывая комья пыли на полу. Я спросила себя: и что ты чувствуешь? И ответила – ничего. Вообще ничего, кроме смутного дискомфорта, который, скорее всего, был обычным страхом. Ничего, кроме ощущения какой‑то замороженной пустоты, словно червь–паразит источил мне все внутренности, плоть кровь, нервные окончания – все, кроме костей. Я чувствовала его бледное, членистое тело, урчащее от голода.

Ну что ж, сказала я себе, придется посмотреть правде в глаза.

А правда заключалась в том, что я – лгунья. И всегда была лгуньей. Ни единому моему слову верить нельзя. Вот с чем у меня были всегда проблемы – с правдой. А может, не будем об этом? Смотри правде в глаза, приказала я себе, но поймала себя на том, что мысленно составляю узоры из влажных пятен на стене.

— Наверное, ты больна, – прошептала я вслух. Других объяснений своим поступкам я не находила. Эта мысль меня успокоила. Она освобождала от всякой ответственности. Я очень, очень больна, твердила я, завороженная звучанием этого слова. У меня какое‑то серьезное заболевание.

За дверью ребенок с блудливой ухмылкой сопел и глухо напевал вполголоса сквозь заложенный нос. Стемнело. Я боялась включить свет. Я хотела пописать, но боялась встать с постели. Я услышала свой шепот. «Не знаю, что делать, – повторяла я снова и снова. – Вернуться назад я не могу. Так или иначе, для себя я это уже решила. Но и дальше идти не могу. Неужели я застряла в этой комнате на веки вечные?»

Я принялась лихорадочно рыться в сумке, как будто надеясь отыскать что‑нибудь такое, что поможет мне найти выход. В наличии имелось три таблетки аспирина, расческа, флакон туалетной воды, какая‑то косметика, фунтов двадцать французскими деньгами и две пятифунтовые банкноты, две кредитные карточки, библиотечный билет и водительское удостоверение, запылившийся флакончик духов «Поло» с мятным запахом, на дне, среди песка и мусора – несколько монет и пара ветхих бумажных салфеток. Мой паспорт остался у Тони, в отеле. Я проглотила аспирин, съела конфету, а потом сидела на кровати, раскачиваясь взад–вперед и плотно прижав кулаки ко рту – чтобы не выпустить на волю нарастающую панику.

Через некоторое время – не знаю, сколько прошло, – я осознала, что ноющий звук в черепе прекратился. За пределами комнаты царила тишина – ни хлопающих дверей, ни шума воды в трубах, ни беготни. В темноте я подтащила с другой стороны комнаты стул и, взобравшись на него, пописала в раковину.

— Я потерялась, – прошептала я. Вот это уже очень похоже на правду. Я сказала это еще раз, погромче: – Потерялась.

Должно быть, я уснула. Конечно, уснула, потому что видела сон. Если бы я не спала, разве разбудила бы меня хлопнувшая внизу дверь? Я мгновенно вскочила. Я знала, кто это пришел, и замерла. Я слушала, как они поднимаются по лестнице, идут по коридору к моей комнате, и ждала, что они остановятся у двери. Я знала, что они придут, так, что при звуке их шагов даже испытала некоторое

облегчение. Это же просто смехотворно: я вообразила, что можно просто исчезнуть, не выработав даже приблизительного плана побега. В наше время людей всегда находят. Объявил по радио – и все. Жандармерию, должно быть, уже осыпают звонками по поводу моей персоны. Хозяйка отеля наверняка им позвонила. «Да, англичанка. Без багажа. Ведет себя очень странно».

Так что я взяла ключ и собралась открывать им, но шаги, минуя numéro cinq, остановились в конце коридора. Я опешила. Прижала голову к двери и прислушалась. Сначала раздалось приглушенное бормотание, а затем что‑то похожее на ругательства, но слов я не разобрала. Потом услышала, как дергают ручку чужой двери. Они не в ту комнату ломятся, подумала я и чуть было не вышла на площадку – объяснять, что они ошиблись. Даже сложила в уме фразу по–французски: «Non. C'est moi que vous cherchez»[23], когда мужской голос громко, нетерпеливо сказал: «Этьен? DépKches‑toi, uh?»[24], а потом еще что‑то, чего я не поняла, потому что говорили быстро и на сленге.