Когда дядя Ксавье ушел, я легла поперек кровати, свесив ноги, и долго разглядывала голубые кочаны роз. Меня слишком вымотало путешествие, чтобы думать о вещах более существенных, чем частота повторения рисунка на обоях и точно ли он подогнан в углах. В голове было пусто. Перед глазами проплывали странные слова и фрагменты бессмысленных картин. Веки защипало, и вскоре бессмыслица начала подчиняться собственной неуловимой логике, и я тоже поддалась ей и позволила глазам закрыться. Бездумие – такой простой, такой соблазнительно легкий путь! Мне это замечательно удается.

Разбудил меня шум детских голосов. Маленькие часы на каминной полке показывали без двадцати пяти семь. Я не представляла, правильно они ли идут. Было жарко, одежда помялась. Во рту пересохло. Мои неудобные парусиновые туфли – парусиновые туфли Крис – валялись на полу, резинка для волос куда‑то запропастилась. Я перерыла всю кровать, но она бесследно исчезла. Снаружи, из сада, женский голос раздраженно крикнул: «Tarrictes‑toi[66]. Бригам».

Бригам? Какое необычное имя. Я подумала, может, она разговаривает с животным, с собакой, и встала посмотреть. Спряталась за занавеской и поглядела вниз. На выгоревшей траве, в шезлонгах, лежали две девушки. У той, сердитой, были волосы с бронзовым отливом и темные очки.

— Бригам – недовольно крикнула она, оторвав взгляд от журнала. В двух футах от нее на посыпанной гравием дорожке маленький мальчик подкидывал камни пластмассовой лопаткой. Он ненадолго прервал это занятие и посмотрел на нее с высокомерным любопытством, пытаясь угадать, на что она пойдет, чтобы его остановить. – Je t'ai dit: t'arnctesî[67].

Она произносила его имя на английский манер, с ударением на первом слоге.

В саду было еще двое детей: мальчик лет семи, носившийся кругами по лужайке, и девочка поменьше с мокрыми волосами, на которой не было ничего кроме штанишек до колен, – она флегматично ездила за ним на пластмассовом трехколесном велосипеде.

Другая девушка лежала ко мне спиной и ладонью загораживала от солнца лицо. Я постояла у окна, наблюдая за ними. Бригам снова стал подбрасывать гравий. После нескольких бесцельных ударов ему стало скучно. Он набрал горсть камушков и швырнул в направлении лужайки. Один из них попал в щеку флегматичной девочке. Она взвизгнула и бросилась лицом в траву. Бронзоволосая отшвырнула журнал, ухватила Бригама за руку и звонко шлепнула по попе.

Я опустила занавеску и отошла от окна. Что же теперь делать? Идей не было. Чтобы убить время, я выпила минеральной воды – бутылку кто‑то оставил на столике у кровати, пока я спала, – и спросила себя, стоит ли распаковывать чемоданы. В раскладывании вещей было что‑то фатальное: это означало намерение остаться. До сих пор я нарочно ничего не загадывала наперед, вернее, вообще старалась не думать, если такое возможно. Поэтому я вытряхнула на кровать содержимое меньшего из двух чемоданов и немного повозилась с вещами, разворачивая их и встряхивая. Затем, особо не размышляя, начала вешать одежду в шкаф. Ты же не ждешь, в самом деле, что тебе это безнаказанно сойдет с рук, говорила я себе. Но пока‑то сходило. До этого момента. Люди просто из кожи вон лезли, чтобы объяснить мне, кто я такая. И вообще, уклончиво говорила я себе, надолго я тут не останусь: может, на денек–другой; пока не соберусь с силами, чтобы снова взвалить на себя груз Маргарет Дэвисон.

Я поглядывала на свое отражение в трюмо, смотрела, как хожу от кровати к шкафу, туда–сюда по дощатому, в пятнах, полу, по колено утопая в тени: худощавая, узколицая женщина, встряхивающая футболки, которые принадлежали Крис Масбу, расставляющая обувь – обувь, которая ей не подходит и никогда не подойдет. Смотрела, как эта женщина натянула кремовый шелковый халатик с дыркой под мышкой и пятном на животе, как она берет бледно–зеленый непромокаемый мешочек для губки и мыла. Выйдя за пределы зеркального пространства, я вновь соединилась с собою. Я стояла, держась за ручку двери, и умирала от страха: вдруг я кого встречу по пути из спальни в ванную! Нет, никого не встретила. Не считая серой кошки, приветствовавшей меня со всей неразборчивой любвеобильностью, свойственной этим эгоистичным созданиям, коридор был пуст.

Кошка последовала за мной в ванную, проскользнув между ногами. Я села на унитаз – на древнюю штуковину со стульчаком из красного дерева и цветочками по краю, – и мы уставились друг на друга, кошка и я. Смотрели долго, словно подозревая, что давным–давно знакомы. Потом, пока я мылась, она сидела на краю ванны, вероятно не меньше меня самой заинтригованная моим тощим, как скелет селедки, телом. Груди тряпично свисали с ребер – два пустых треугольных мешочка. Бедренные кости торчали, словно вот–вот прорвут кожу. Впервые в жизни живот у меня был впалым, и обвисшая кожа, вся в желтых и пурпурных кровоподтеках, мягкими, морщинистыми складками собралась над треугольником волос. И все равно, даже такое уродливое – а оно было весьма и весьма уродливо, – мое тело мне нравилось. Мне нравилось быть худой – словно очищенной до костей. Кошка мурлыкала, вероятно, принимая меня – оно и понятно – за недоеденную рыбу. Я думала, она пойдет за мной в спальню. Я не возражала, даже наоборот. Но она потеряла ко мне интерес. Осталась сидеть на краю ванны, не сводя пристального взгляда с того места, где я только что стояла, как будто все это время смотрела не на меня, а на что‑то другое, намного более интересное и интригующе бесплотное.

Я надела наименее мятую юбку Крис и белую футболку. Проблема с обувью частично разрешилась, когда я обнаружила пару индийских сандалий без задников: подошва держалась на переплетенных крест–накрест ремешках. Пятки у меня свешивались, но, если не считать жуткого стука, когда спускаешься по лестнице, обувка была вполне подходящая.

Внизу никого не оказалось, холл был залит лучами предвечернего солнца. Я долго слонялась по нему, не зная, куда податься. Пролистала стопку брошюр на столе. «Le Cheteau de Rougearc, – прочла я, – est situn sur le D21, au bas d'une falaise»[68]. Бегло просмотрела длинное сообщение об истории cheteau и потом от нечего делать углубилась в изучение параграфа, который начинался так: «Aprns ce bref ех–posft de Thistoire de Rougearc, il nous reste encore a рйnйtrer a l'intérieur du cheteau qui prifeente aussi beaucoup d'intmct»[69]. Но что именно «представляло интерес», я не поняла, поскольку там употреблялись слова, далеко выходящие за рамки моих детских познаний в языке. Так что я бросила брошюру и стала просматривать переплетенную в кожу книгу для посетителей, будто ничего увлекательнее в жизни не видела. Надо же, сколько здесь побывало англичан. Род и Джеки Вудвард из Кройдона. Семья Линчей из Эшфорда, графство Мидлсекс: «Очень познавательная и веселая экскурсия. Большое спасибо». Боб и Перл Свифт из Кливленда. «Приятно подлечить здесь натертые седлом места», – написал Боб – или Перл – в колонке отзывов. Кого, по их мнению, могут заинтересовать их натертые места? Поразительно, чего только люди не понапишут! Вскоре меня так увлекло чтение дурацких и бессмысленных замечаний Эйлин и Хью Роттер из Карлайла, Тоби и Дженни Плит из Беркса – «Чудесный готический свод. Истинное наслаждение», – что я оказалась за многие мили отсюда, хихикая про себя. И ничего не слышала.

— Заблудилась? – спросила tante Матильда. Она неслышно вышла из тени. Я подскочила на месте. Чувствовала себя так, словно меня застукали за чтением ее личных писем. Она несла две покрытых пылью бутылки вина: наверное, поднималась из подвала.

— Я тут смотрю книгу отзывов.

Она кивнула.

— Да, здесь масса интересного. У нас много иностранных туристов побывало. Твои кузины в саду, – сказала она. – Venez[70].