Tante Матильда подняла глаза. Я покачала головой. Она деликатно отвела взгляд и продолжала резать помидоры. Для устойчивости я оперлась плечом о косяк двери.

— Я ненадолго отлучусь к себе в комнату, – проговорила я, наконец. – Я позвонила в полицию. Когда они объявятся, проводите их в мой кабинет.

Она кивнула.

Я сняла футболку, в которой проходила весь день, и юбку, которую мне пришлось взять назад у Франсуазы, и как следует, вымылась, словно готовилась к какой‑то важной церемонии. Я хотела быть чистой и полностью готовой, изнутри и снаружи. Это был странный день, безымянный. Строго говоря, я была никем. Я сбросила все прежние имена. Очутившись снова в прохладной, сумрачной комнате с полуопущенными шторами, с кочанами роз на стенах, я села перед трюмо и в последний раз обратила взгляд на женщину по ту сторону зеркала.

— Марина Джеймс, – представилась я.

Она серьезно смотрела на меня и хотела услышать что‑нибудь еще. Тогда я повторила:

— Марина Джеймс.

В глазах ее не промелькнуло ни единой искры недоверия, ни скептического изумления, ничего такого, что лишило бы меня уверенности, заставило бы нерешительно мямлить и запинаться.

— Пусть все будет официально, – сказала я женщине с той стороны зеркала, расчесывавшей волосы. Похоже, она думала, что это неплохая идея.

В дверь громко постучали. Я глубоко втянула воздух.

— Войдите, – сказала я. Мне пришлось подкрасить губы и подвести серым карандашом глаза.

— Они здесь, – сказала tante Матильда. Она вошла в комнату и закрыла за собой дверь. – Ты ведь знаешь, что я не считаю это необходимым, верно?

— Да, знаю, – сказала я.

— У нас возникнет уйма проблем, без которых вполне можно было обойтись, – у тебя, у меня, у Ружеарка. Если бы Ксавье мог с тобой сейчас говорить, он сказал бы то же самое.

Услышав его имя, я вздрогнула. Незачем было объяснять ей, что я делаю это ради него, из‑за него.

Она подошла и встала у меня за спиной. Она обхватила мою голову и повернула ее так, чтобы я смотрела прямо перед собой, в центральное зеркало.

— Кто это? – спросила она.

Женщина с той стороны стекла улыбнулась и тихонько произнесла свое новое имя.

— Это ты, – сказала tante Матильда. – Ты. И никто другой. Ты. Можешь называть себя Мари–Кристин, или Маргарет, или Фру–Фру, или Наполеоном, кем угодно. Это не изменит того, кто там отражается.

— Я знаю. Но я – не те, кого вы перечислили.

Она вздохнула.

— Ты жутко упряма, хуже твоего дядюшки, – пожаловалась она. Я засмеялась. – Ну ладно, – сказала она, садясь на край кровати, где я укладывала те немногие вещи, которые собиралась взять с собой. – Ладно, давай подойдем к делу с практической стороны.

Я пересела на кровать, к ней поближе. Мне нравилась эта ее несентиментальная практичность, ее бесконечная гибкость.

— И что, по–твоему, они предпримут, – сказала она, – эти полицейские?

Я понятия не имела. Наверное, заберут меня, допросят и осудят за мошенничество. Она покачала головой.

— За что тебя судить, если мы откажемся подавать заявление?

— За подделку подписи Крис ради собственной выгоды. Я пользовалась ее деньгами. А еще, возможно, за то, что я водила за нос полицию, транжирила их время и средства. Они столько сил потратили впустую, выясняя, кто я и что я.

Она фыркнула и отмахнулась.

— Чепуха, – сказала она. – Мы, французы, ждем от полиции благоразумных действий, а не глупых поисков несуществующего тела. Если они тратили время, то по собственной глупости.

— Ну, я ничего не знаю о французских законах, – сказала я. – Но подозреваю, что мошенничество здесь так же наказуемо, как и в любой другой части света.

— Я буду ждать твоего возвращения, – сердито сказала она. – Я не могу еще и за фермой приглядывать, у меня и без того дел невпроворот.

— Наймите управляющего, – предложила я ей.

— Глупости. Ксавье оставил тебе ферму не для того, чтобы я нанимала управляющего. Кроме того, – добавила она с присущим ей практицизмом, – я не могу себе этого позволить.

Я надела на палец кольцо, которое она мне подарила, и поднялась.

— Я нормально выгляжу? – спросила я.

— Выглядишь‑то ты отлично, – проворчала она. Потом добавила: – Когда надумаешь вернуться, дай мне знать. Комната тебя ждет.

— Если я вернусь, то имя у меня будет другое, – предупредила я.

— Не пойму, что с тобой такое, – буркнула она. – Дались тебе эти имена. Он тебя любил, тебя, а не кого‑то другого. И твое имя тут совершенно ни при чем.

— Нет, я хотела сказать, что если и вернусь, то вернусь в качестве самой себя.

Я расцеловала ее в обе щеки. Обнять ее у меня не хватило смелости. И сказать «прощайте» – тоже.

Я медленно спускалась по лестнице, репетируя то, что собиралась сказать. «Месье… – Это была сокращенная версия. – Когда‑то, давным–давно, месье, жили–были три сестры. Многие годы я обманывала себя, думая, что сестер было всего две, но, оказывается, существовала и третья, самая младшая. Видите, теперь все в порядке: история может закончиться правильно». Вряд ли они поймут хоть слово из моего рассказа. В конце концов, они не отличались большим умом, иначе сами давно бы до этого додумались.

Они ждали в кабинете.

— Добрый вечер, месье, – сказала я и указала на стулья, но они покачали головами. Они предпочитали стоять.

Я уселась за стол. Я не спешила. Я была очень спокойна.

— Простите, что настаиваю, – улыбнулась я им, – но вам лучше все же присесть. Боюсь, мне придется рассказать длинную и довольно запутанную историю.

Они обменялись взглядами и сели.

— Итак, слушайте, – сказала я.