После панихиды мы шли за гробом к кладбищу, расположенному на краю города. К нам присоединилась половина жителей Коса. Жаль, что это не Ксавье организовал, нет, правда. Tante Матильда возглавляла процессию, рядом с ней шли священник и Гастон. Я не поднимала головы и сконцентрировала все внимание на полевых цветах, растущих по краю дороги: вербена, душица, мыльнянка, василек. Впереди нас шесть подвыпивших фермеров в отутюженных, вычищенных темно–синих костюмах с почтением несли на плечах гроб. За нами шествовали их жены в лучших летних платьях. Пухлыми, рыхлыми руками они поддерживали своих престарелых матерей, одетых в черное, знавших Ксавье еще мальчишкой, их полные достоинства лица прорезали страдальческие морщины, словно они годами выстраивали непроницаемую защиту против возраста, боли и потерь. Собаки и дети на велосипедах замыкали процессию. Смотрите, сколько народу, и все они вас любили, сказала я Ксавье.

Края предметов туманились и расплывались. Я сосредоточилась на могильной яме, закусив нижнюю губу. Изучала мельчайшие детали и отказывалась думать о том, что гроб немного кособоко опускают в эту бесстыдную, пахнущую землей дыру. Я наотрез отказывалась думать о том, что там, в гробу, внутри. Люди вокруг меня плакали и промокали платками глаза. Я мигала и смотрела вверх, на грачей, рассевшихся по веткам, и думала о том, как ветер разворачивает листья, подставляя солнышку их бледную изнанку. Один раз я случайно поймала взгляд Гастона, стоявшего по другую сторону от могилы. И поспешно отвела глаза.

Потом, в Ружеарке, мы пили миндальный ликер и портвейн и заедали маленькими миндальными печеньями. Когда я спустилась в подвал за очередной бутылкой. Гастон пошел следом.

— Я не могу с тобой говорить, – сказала я. – Не сейчас.

— Меня бесило, что он так похож на Ксавье и вместе с тем – не Ксавье.

— Если все получится, – сказала я, – то через пару дней я буду в Марселе.

Но, даже произнося эти слова, я знала, что не буду ни в каком Марселе через пару дней. Все слишком далеко зашло. Мы трое, Крис, Маргарет и я, всю жизнь убегали. Пора остановиться.

Он глядел на меня удивленно, будто тоже не верил, что я поеду в Марсель.

— А как же поместье? – спросил он с внезапным беспокойством в глазах. Я понимала, что он боится: если я откажусь, то все станут ждать, что он взвалит ответственность на свои плечи.

— Не могу, – ответила я. – У меня нет на это прав.

Я не сказала ему о том, что tante Матильда с самого начала знала, что я не Мари–Кристин. Я ни о чем ему не сказала. Мне вообще больно было с ним разговаривать.

Дверь подвала открылась.

— Мари–Кристин, – крикнула Франсуаза. – Ты там? Нам нужна миндальная наливка и коньяк.

После этого у нас не было шанса остаться вдвоем. И, слава богу, нет, правда, потому что меня смущало присутствие Гастона. Уезжая, он поцеловал меня как дядюшка племянницу.

— Позвони, – шепнул он мне в ухо.

У меня перехватило дыхание, словно что‑то застряло в горле. Я подумала: может, и позвоню, ведь он был той связью с Ксавье, которую не стоит терять, и нам хорошо было вместе. Мы могли бы и дальше оживлять фантазии друг друга. Я стояла рядом с другими и тупо улыбалась, пока машина не скрылась за воротами. Он не оглянулся, не помахал. Я понимала, его все это убивало, как и меня, и с тем же результатом – с инстинктивным желанием бежать. Его никогда не поймают. На самом деле он был совсем не похож на Ксавье. Он всегда уходил заранее, никогда не оглядывался, потому что тут же забывал о том, что оставил позади, и спешил к морю, к бескрайним, вечно убегающим горизонтам, где он чувствовал себя в безопасности, где его не ограничивали жесткие рамки реальности. Может быть, это и было то самое, что мы узнали друг в друге, прежде всего – инстинктивное желание бежать. Правда, мы ошибались. Его непостоянство было свойством его натуры. Мое же – условным рефлексом, реакцией на страх.

На следующее утро после похорон tante Матильда пришла ко мне в кабинет. Я уже ловила себя на том, что иногда безотчетно называю его «своим» кабинетом. Я сидела, задрав ноги на стол и листая интригующего вида книги о болезнях овец.

— Нам с тобой нужно проглядеть финансовые отчеты о состоянии поместья, прежде чем мы увидимся с адвокатом, – сказала она.

И села на стул напротив меня, мол, ты теперь у нас начальник.

— Мне нужен твой совет, – сказала она. – Ты в этих делах разбираешься.

— Нет, – терпеливо объяснила я. – Я не Мари–Кристин. Да это и не помогло бы. Она была обыкновенной секретаршей. Как и я. Остальное все сказки. Мы обе далеко не эксперты в области финансовых отчетов.

— Секретаршей? – последовала долгая пауза, пока она переваривала услышанное. – И за это теперь сажают в тюрьму? Кем она еще была?

— А вы уверены, что хотите это знать?

По ее губам пробежала мимолетная, напряженная улыбка.

— На данный момент меня больше интересуешь ты. Если ты так держишься за то, что называешь правдой, то придется уведомить об этом адвоката. – Она вздохнула и встала. – И это повлечет за собой целую кучу проблем, – пожаловалась она. – Конечно, – заметила она уже в дверях, – есть твоя правда, и есть правда Ксавье.

— Нет, – сказала я. – Правда только одна.

— Ты уверена? – И прежде, чем я успела ответить, она добавила: – Немного высокомерно – утверждать, что твоя правда – единственно верная, не так ли? И навязывать ее всем остальным только ради того, чтобы почувствовать себя чище, невиннее? Не стоило начинать то, что не можешь закончить. – Она медлила в дверях. – Во всяком случае, – сказала она официальным тоном, – доложи мне о своем решении как можно скорее.

Я размышляла. Насколько дорог мне Ружеарк? Стоит ли он страданий и мук, и всего, что последует за моим решением в пользу Ружеарка? Конечно стоит, без вопросов. Я бы приняла лишения с радостью, если бы дело было только в этом. Но все не так просто. И чего я никак не могла сделать – ни ради Ружеарка, ни даже ради Ксавье, особенно ради Ксавье. – это остаться Крис Масбу. Мне казалось, что мой самый главный долг перед Ксавье – набраться смелости скинуть маску, выбросить за борт все присвоенные имена и начать с начала.

Итак, я сидела в своем кабинете, положив ноги на свой стол, и долго размышляла, пока не приняла решение.

Однако есть в принятии решений и другая сторона. Дело в том, что люди начинают вести себя совсем не так, как ты ожидала. Они выбивают почву у тебя из‑под ног, беря инициативу в свои руки.

Я вошла в кухню.

— Кому‑нибудь нужен «рено»? – спросила я. Никому.

— Хорошо, а то мне нужно в Фижак, – сказала я. – В банк. Я ненадолго.

— Осторожней там, – сказала tante Матильда. Она имела в виду нечто большее, чем мы обычно подразумеваем под этим напутствием.

Я была осторожна. Даже более чем. Но возле банка никто не поджидал Крис в засаде, чтобы арестовать. И никого хоть немного похожего на Тони рядом тоже не оказалось. Я сделала все необходимые дела и была дома еще до обеда. Я вернулась как раз вовремя – надо было переговорить с сомнительной личностью, которая доставляла упаковочный материал для сыров, и обсудить, как накладывать шведскую смолу на ногу овце.

В этот день замок открылся для посетителей. Была среда, и дел у всех было навалом. Селеста повезла детей в город на урок музыки; tante Матильда отправилась к будке у ворот с кассовой коробкой и рулоном билетов; Франсуаза была сегодня гидом. Я планировала сходить на ферму, но, выйдя на солнце, увидела туристов, группками слоняющихся по двору в ожидании двухчасовой экскурсии. На резной каменной вазе, положив ногу на ногу, восседал Мэл.

— Привет, – сказал он, когда я поравнялась с ним. – Как жизнь? Слышал о твоем дядюшке и сочувствую.

Я страшно злилась: это я собиралась застать его врасплох, а не наоборот.

— Я же предупреждал, что явлюсь как‑нибудь на экскурсию, правда? – приветливо сказал он. – А нынче утром проснулся и подумал: почему бы и нет?

Я слышала, как Франсуаза собирает народ.